Метод Тране - [4]

Во второй половине дня Тране так часто думал о женщине-квакере, что на мгновение ему показалось, что он мог бы забыть Моль.

Она вернулась с пляжа ровно в два часа: руки были позолочены солнечным светом, когда она вешала купальник на веревку, трава щекотала пальцы ее ног, и снова звучала тихая песенка. Он слышал ее вполне отчетливо. И он слышал, как она взбежала по лестнице и вошла в спальню, он был уверен, что она бежала, к тому же он заметил, что ее муж поднялся со стула и вошел к ней. В доме стало так тихо, что Тране почувствовал желание снять ботинки, когда крался из одной комнаты в другую. Он не прислушивался, в этом не было необходимости, абсолютно никакой необходимости, потому что тишине, воцарившейся в доме, могло быть только одно объяснение. Моль с мужем пробыли в спальне до шести часов. К этому времени Тране совсем утомился. Он выволок кресло на веранду, и там, сидя на солнышке, он услышал звуки механического происхождения, доносившиеся со второго этажа; лучи заходящего солнца проникали через листья старых яблонь, щебет птиц и гудки автомобилей, отзвуки футбольного поединка на поле; ему нравилось то, что он слышал. И, пока он сидел в кресле и ждал, он выпил четыре банки пива, обыкновенного датского легкого i ива, которым он запасся в одном из путешествий на пароме. Таким образом, он был абсолютно трезв. Они, наконец, закончили, и он услышал ее голос, который стал ниже на целую октаву. Он надеялся увидеть ее. Но она весь вечер спокойно просидела на веранде, он слышал, как она кашляла, когда курила, а ее муж поставил пластинку Мингуса. Как все непросто, прошептал Тране, весьма запутанно. А этот парень не дурак. Вылез прямо из постели и завел «Денежные джунгли» Чарли Мингуса. В окрестностях царили мир и покой, почти полное безмолвие, обитатели старых домов успели пережить так много, что больше уже не могли воспринимать новые впечатления, и Тране, которому просто-напросто нравился Мингус, его паузы, мрачные аккорды, страстность, в этом человеке жили пятьдесят разных людей, подумал он. взглянув на новую банку пива, которую ставил в холодильник. Хватит, значит хватит, сказал он. Единственное, чего так и не понял Чарли Мингус. Он знал, что это дурацкий вывод, но в этот момент ему подумалось именно об этом, и в то же время он запомнил, что Моль прошла прямо в спальню после солнечных ванн. Ну что ж, сказал он. Я запомню это: солнце, музыка, Кампари и спальня. Готов поспорить, что она зарядила свои сексуальные батарейки. Горящие пигменты, полуобнаженные тела на пляже, обволакиваемые солнцем, жара, морская вода и соль, которую ома руками счищает с ног. Он неподвижно сидел и слушал звуки лета, монотонные, сливающиеся в один глубокий, почти мажорный звук. Ты совершенно лишишься рассудка, сказал он себе и бросился в кухню, к холодильнику, с хлопком откупорил банку пива и, обливаясь потом, медленно выпил ее. Вдруг он подумал о женщине-квакере, какой скрытый гнев, какие великолепные взрывы, может, воспользоваться ее истеричностью, подумал он, может, позвонить на телефонный узел и узнать ее домашний номер, но о чем говорить? Он постарался вспомнить. Стихи Роберта Бёрнса? Против моей воли? Да почти все происходит против моей воли. Не могу припомнить ничего такого, что было бы не против моей воли. Когда я просыпаюсь утром, все происходит против моей воли. И тогда, наконец, он понял, что просто был вечер, обычный вечер, похожий на тысячи других вечеров, прошептал он, и что он был наедине с банками пива, и что ему не хотелось подрасти ни на миллиметр. Он будет маленьким всю свою жизнь, время роста прошло, сообщила ему мать, когда ему было девятнадцать. Не питай несбыточных надежд. Я истрачу абсолютно всё. Каждую крону. Все полностью. Я собираюсь потратить все, прежде чем умру. Можешь мне поверить. Тране поверил. Он верил, и когда мать рассуждала о стратегиях: никто этого не понимает. Никто не задумывается об этом. Пока, говорила она. Я старый человек, который достиг всего. Я ни о чем не жалею. Я добилась успеха, говорила она. Тране верил ей, Ты должен понять, что сейчас мир устроен по-другому. Разве трудно это понять? Стратегия, кричала она и бродила по двум комнатам в вечном поиске сигарет. Это не значит вера. Мы, наконец, теряем веру во всех политических оракулов. А нам будет их не хватать, уж можешь мне поверить. Всех тех, кто верит. А они были такими забавными. Их потребность в политической вере была патетической, иногда болезненной, мы привыкли к ним, но этому скоро придет конец. Никаких обязательств. Никто больше не будет скрывать от нас истину. А это значит, что в настоящий момент ни одна рожа не говорит нам правды. А кстати, зачем нужна правда? Ты подчиняешь свою жизнь теориям, которые потом трескаются по швам, и все, что у тебя остается, — это ты сам. Никаких молений в уютных политических храмах. Никакой пламенной любви. Никакого раскаяния. Старые фразы и знамена свернуты и покоятся на темном чердаке. Чудотворцы переели лекарств собственного изготовления. Она бродила по дому и пила сухой Мартини из тонкого бокала, сообщая при этом, что никто, абсолютно никто ее не любит. Они не выносят моей физиономии, ликовала она. И я понимаю, почему, говорила она и ставила бокал на стол двумя руками. Руки тряслись. Это слишком просто и скучно, кричала она, когда Тране принимался зевать. У южан не осталось даже темперамента. Сейчас по вечерам они укладываются в постель и всю ночь спят, негодяи, говорила она и доставала свой старый альбом с фотографиями, на которых все ее любовники были замаскированы под швейцаров, пляжников, официантов и различных директоров с потрясающими усами. Она смотрела на них и вздыхала: Я не раскаиваюсь, Ни в чем. Та ночь в гостинице, в серых горах, солнце, садящееся в море, столик в кафе, вино и гитары. Я знаю, что это банально, орала она. Особенно ей запомнился директор какого-то банка, которого она всегда называла просто директором, и путешествие в какой-то отдаленный монастырь, монахи, возделывавшие землю, запах лука, разносившийся над кирпично-красными полями, оливковые деревья, в цвету напоминавшие голубовато-белые облака, окутавшие долину, земляника, которую они собирали за монастырской оградой, первая в том году, вино в кожаных бутылях, маки. Ты помнишь маки, спросила она у Тране. Ты помнишь поля красных маков? Мы бродили в красных маках, и я была на пятнадцать лет моложе, говорила она. А он делал вид, что в той поездке был их шофером: Ну конечно, я помню это невозможно забыть. И он напоминал, как они въезжали в живописный поселок с каменным мостом, переброшенным через ручей: А он что, сохранился со времен мавров? И он рассказывал, как они купили живого зайца, сало, индийский карри и местное вино, деревенское вино, которое пахло землей и малиной, и про повара в гостинице. Маленький извращенец, внезапно прокричала она, но он предоставил кухню в наше полное распоряжение. Это было как в раю, сказала она. Я была в раю целый день и целую ночь, тихо говорила она. Ты знаешь еще кого-нибудь, побывавшего там? Обычно Тране засыпал, когда она доходила до рая. Эту поездку невозможно было забыть, так часто мать рассказывала о ней, но иногда он составлял из кусочков ее жизни новую мозаику. На удивление много любовников, подумал он, неся пустые пивные банки на кухню и выбрасывая их в пластиковый пакет. Он любил ее, без сомнения, он действительно ее любил. И он посмотрел на часы. А не позвонить ли ей, туда, на юг, где теперь все спят по ночам. Но он оставил эту мысль, прислушавшись к быстрым шагам Моль в квартире этажом выше, она ходит босиком, услышал он, и отметил, что она внезапно остановилась, она стояла чуть правее окна в полной тишине. Тране ждал. Он ждал долго. Он стоял и ждал целых десять минут, прежде чем услышал, что она вернулась в гостиную, и по непонятной причине он был уверен, что именно сейчас она была одна, только она и ночная мгла, только она и тишина, совсем одна, особенно потому, что она слышала ночные звуки, доносившиеся из спальни, где спал ее муж. Ни одно движение не указывало на то, что она направлялась к шкафу с бутылками. Она слышит меня, подумал Тране. Она знает, что я не могу заснуть. Она знает, что перед сном я запасаюсь музыкой, печеньем и минералкой. Она знает, что я барахтаюсь на мокрой простыне и что одеяло у меня слишком жаркое. Она внимательно следит за всем ритуалом. Я в этом полностью уверен, сказал он. И он ничуть не удивился, услышав звук открывающейся на втором этаже двери и то, как она прокралась по лестнице и осторожно постучала в его дверь. Он откашлялся и почувствовал себя достаточно, уверенно, но когда он увидел ее в темной прихожей, в юбке и белой блузке — кожа, подумал он, что я, черт возьми, могу еще сказать о коже? Она положила свою руку на его и сказала: Я знаю, что сейчас поздно, но не найдется ли у тебя сигаретки? Я сижу и, знаешь, никак не могу заснуть. Я слушаю джаз в наушниках, но что-то без сигарет плохо идет. Понимаешь, о чем я?