Метод 15/33 - [44]

.

Заставить кого-то поверить в собственное могущество – это на самом деле высшая демонстрация силы.

Осуществление моего плана было назначено на время ланча тридцать третьего дня, потому что с 07:22 до 08:00 у меня было недостаточно времени на подготовку. Я быстро съела булочку и до 08:30 ожидала его возвращения. Сидя после еды на краю своего матраса, я почистила зубы ниткой, выдернутой из окантовки одеяла. Я старательно протягивала нить сквозь тесные промежутки между зубами, и влажные, покрытые капельками слюны крошки ожерельем унизали самодельную зубную нить. Я продвигалась от жевательных зубов к резцам, удивляясь собственной сосредоточенности на крови, которая начала сочиться из моих десен от подобного грубоватого ухода.

Как только я отсюда выйду, надо будет сходить к стоматологу.

Мне казалось унизительным то, что я вынуждена заниматься столь интимным делом в спальне. Как это нецивилизованно и убого – относиться к своему спальному месту как к ванной комнате.

Я заслуживаю лучшей участи.

Я посмотрела на свои ногти, и при виде заусениц меня охватило отвращение. Надо ждать. Ухаживать за собой и ждать.

К счастью, он угодил в расставленную для него ловушку и пришел вовремя.

Барабанная дробь!

Он отворил дверь, и я протянула ему поднос.

Я снова обмыла свое лицо, тело, зубы и напилась из крана. Я просто плескала на себя воду. Я не собиралась больше пользоваться отвратительной тряпочкой.

Оркестранты подвигаются на краешки сидений, сжимают смычки и делают глубокий вдох. Скрипка присоединяется к барабанам, напряжение нарастает. Предвкушение ползет вверх по напряженной спине пианиста.

Переваливаясь с ноги на ногу, я возвращаюсь в комнату. Эту фазу плана «15/33» можно считать успешно завершенной. Шах.

Мельчайшие детали этого дня врезались в документальную киноленту моей памяти. Микросекунды действий и наблюдений запечатлелись так глубоко, что я практически их вижу вот в эту самую минуту – семнадцать лет повторов и просмотров. Когда после утреннего похода в туалет он втолкнул меня обратно в камеру, его хватка на моем предплечье показалась такой ледяной, что я испугалась, что его пальцы прилипнут к моей коже, как губы к ледяному стакану. Я медленно наклонила голову, глядя на пятно на его подбородке. Желтая масса в клочке небритой щетины была похожа на яичный желток, который он, видимо, сожрал после того, как принес мне булочку, но перед тем, как забрать поднос.

Он получает протеины вместе с горячим завтраком, а мне дает пустые калории в куске холодного теста.

Я хотела, чтобы он вел себя более пристойно и не появлялся передо мной с остатками еды на лице. Я хотела, чтобы он извинился передо мной за то, что меня окутывает его горячее зловонное дыхание, за то, что он загрязняет мой воздух своими вонючими испарениями и зловонием из своего рта, за то, что он считает себя вправе наслаждаться едой в то время, как я нахожусь в одном с ним доме, за то, что в его прикосновениях нет ни капли тепла, за то, что он не видит, как вокруг него начинает реализовываться мой план, за свою слепоту, свою тупость, свое существование и свое прошлое, прошлое, превратившее меня в жертву, за эту медленную пытку. Я хотела, чтобы этого желтого пятна не было. Я предпочла бы никогда не видеть этой тягучей массы на угреватой и пересохшей коже его ленивого лица. Но она там была, и я там была, и именно в этот день мне предстояло проделать всю тяжелую работу.

Он на три с половиной часа оставит меня в покое. За работу. Второй этап.

На самом деле мне не нужны были три с половиной часа. Всю необходимую подготовку я могла закончить за час. Оставшееся время я посвятила тренировке. Я должна стоять здесь. Я стояла там. Затем я должна уронить это. Я сделала вид, что разжимаю пальцы, выпуская веревку. Я должна это поднять и толкнуть. Оттолкнуть от себя. Я тренировалась с половицей. Прежде чем выйти из комнаты, я должна отцепить вот это. Я не стала отрабатывать этот последний шаг, опасаясь впустую истратить свой завершающий смертельный удар, мой великолепный финал, тройную гарантию смерти.

Подошло время его появления. Если бы я была балериной, я бы стояла на пуантах. Пальцы ног и сами ноги, да и все мое тело застыло бы в окаменелой неподвижности. Ребенок, растущий внутри меня, повернулся и провел ногой по моему животу. На моей коже отчетливо отпечатались пять пальчиков и пяточка. Я люблю тебя, малыш. Держись. Пора начинать.

Порыв ветра прошелестел верхушками деревьев за треугольным окном, и тут же небо потемнело, и по стеклу хлестнул неожиданный ливень.

Флейты вступили, как рой пчел, скрипки неистовствуют, вздымая ураган, огромный рояль вот-вот вспыхнет, матовые клавиши практически рассыпаются в пыль.

Несколько минут спустя с серого неба все еще капало. Дождь не то чтобы прекратился, но его уже не было. Если бы день был теплым, воздух был бы влажным, как летом в Саванне, вокруг дома Наны. Но поскольку воздух был прохладным, а мы находились на самой тривиальной ферме, то сырость была промозглой и пробирающей насквозь.

Мой сын родится не здесь. Он не войдет в этот холодный и отсыревший мир. Моего ребенка у меня не отнимут