Метелло - [67]

— Когда начинается тарарам, никогда заранее не знаешь, чем это кончится, — говорил Чезаре.

А причину его ненависти к тому, что он называл беспорядком, нетрудно было понять.

— Если поднимется тарарам, иностранцы к нам не приедут и даже те, которые уже здесь, разбегутся.

Его заказчиками были большей частью иностранцы, вся Италия подрабатывала на иностранцах!

Чезаре не любил над чем-нибудь особенно задумываться и вообще не жил, а скорее существовал. Весь день он проводил в мастерской, которую унаследовал от отца, а вечер посвящал капризам жены; по воскресеньям они отправлялись в театр Пальяно, и иногда после ужина — во внутренний зал кафе «Колоннине». Можно предположить, что он годами не выходил за пределы площади Санта-Кроче. И даже в армии не служил, из-за того что с малых лет вечно стоял согнувшись над подрамником и у него деформировалась грудная клетка. Вероятно, он за всю свою жизнь не уходил дальше набережной Арно и портиков. Его нужно было убеждать в том, что в районах Курэ и Ромито возникли и разрастаются новые кварталы, новые фабрики — словом, началась новая жизнь.

— Да, да, — говорил он. — Я не сомневаюсь в этом. Надо как-нибудь туда сходить.

Он обращался к жене и, стараясь сделать это незаметно, слегка касался ее руки. А жена отвечала:

— Нет, нет и нет! Я ни за что не пойду туда, пока мы не съездим на море. Мне дела нет до того, что в эти месяцы Флоренцию посещает особенно много иностранцев. Если ты не свозишь меня на морские купанья, я поеду одна.

— Хорошо, я согласен, — успокаивал ее муж. — Только не сердись, а то у тебя опять всю ночь будет болеть живот. Мы обязательно поедем на море этим летом, обязательно.

Хотелось встать и спросить: «Можно, синьор Чезаре, я от вашего имени дам вашей жене по физиономии?»

Но взгляд Эрсилии, лукавый, смеющийся и вместе с тем умоляющий, сдерживал его. И Метелло вмешивался в разговор только для того, чтобы сказать:

— Итак, синьора Ида, с этого дня начинайте копить деньги на лето.

Лето пришло, и Ломбарди сняли комнату в пансионе Панкальди и пляжную кабинку. Ида бывала там девочкой и теперь договорилась обо всем письменно: комната будет оставлена за ними на весь июль. «Несносная» убедила мужа доверить на это время мастерскую первому помощнику. У Чезаре их было трое. Он был настоящий хозяин!

— Если даже они утаят от нас часть доходов, мы потом заставим их все это возместить! — заявила Ида в день своего рождения.

Прелестная Идина! Она вся состоит из бантиков, гримасок и улыбочек. Но именно это, по-видимому, и пленило Чезаре. К тому же обоюдная пустота в голове помогла им спеться. Ида, говорил себе Метелло, «самое неприятное, самое несносное из всех существ, носящих юбку, на этом свете». Он называл ее «несносной», потому что эпитет «неприятная» по отношению к ней казался ему почти комплиментом. В пьесе «Любовь на крыше», которую они все четверо смотрели в воскресенье днем в театре Альфьери, кавалер говорил своей даме: «Выйди же, несносная, подари мне хоть один поцелуй!» Уже светало, а Метелло все продолжал думать о ней. Звонко щебетали ласточки, издалека доносился голос разносчика хлеба, а ему хотелось спать еще меньше, чем шесть часов назад.

Вскоре он услышал легкие шаги на верхнем этаже. Вот она, несносная, встала! И, конечно, ходит полуголая. Грудь у нее такая, что как раз должна уложиться в ладонь — это угадывалось даже под платьем. А ноги длинные, потому что у нее высокие бедра. Неплохая девчонка. И такой муж! Метелло вдруг подумал, что за эти два года он многое упустил. И тут же ему стало страшно стыдно. Эрсилия повернулась к нему лицом, на мгновение открыла глаза, натянула простыню до самого горла и свернулась клубочком. Метелло затаил дыхание. На верхнем этаже каблучки Иды застучали в обратном направлении.

Эрсилия прошептала:

— Ты не спишь?

— Привычка… — сказал он. — Мне надо было бы уже скоро вставать.

— Но ведь еще не приходил разносчик молока.

— Эрсилия, сколько лет мы женаты?

— Дай мне поспать, пока не придет разносчик и не проснется малыш.

— Меньше двух с половиной лет. Два года и четыре месяца. Тебе тогда только исполнилось двадцать, а мне уже было двадцать семь.

— Прекрасно! — сказала она. — Поставь на эти цифры в лото.

Она обернулась, чтобы посмотреть, не раскрылся ли ребенок, и опять свернулась калачиком рядом с мужем. Он был недоволен собой, стыдился своих недавних мыслей, но желание росло в нем с каждой минутой. Метелло смутно понимал, что дать сейчас волю этому чувству означало бы морально загрязнить себя и Эрсилию. Но в то же время это означало бы, что он решительно и беспощадно отгоняет от себя мысли об Иде и без ведома Эрсилии доказывает ей свою верность и любовь, которые остаются неизменными. Он погладил ее бедра, обнажил живот. Эрсилия еще не совсем проснулась и поеживалась от утренней прохлады, хотя на шее проступил пот. В ней еще не пробудилось желание, и тем не менее она покорилась и уже хотела, чтобы он продолжал ее ласкать и при этом был чуток и нежен, не нарушая ее сладостной полудремы. Метелло повернулся на бок и поцеловал в губы.

— Ты не успела открыть глаза, а уже остришь.