Метелица - [159]

Одним движением плеча он сшиб наглого гостя с лесины и, не оборачиваясь, проворчал: «Топай отседова, мозгляк!» Тот заскрипел снегом, поднимаясь, и молча ушел.

Бригадники загудели одобрительно, но кто-то заметил, что теперь ему надо опасаться. Захар пропустил мимо ушей то замечание: не осмелятся, а полезут — невелика беда, с десяток таких мозгляков он, слава богу, раскидать сумеет.

Однако не сумел. На третий день, после ужина, его подстерегли в темном углу. Не успел и повернуться, как в бок воткнули что-то острое — то ли шило, то ли заточенный гвоздь. В санчасти и не определили. Живым остался по случайности: из пяти колотых ран ни одна не оказалась смертельной. Провалявшись месяц на больничной койке и конечно же не сказав, кого подозревает в нападении, он попросил перевести его в другое место.

Раны — ранами, они вскоре зажили, беда была в другом: что-то отбили внутри у Захара, и долго еще он отхаркивался кровью, пока не почувствовал, что все-таки выживет. Но прежних сил так и не смог набрать. Может быть, сейчас, на воле, покажется хорошему врачу, сможет окрепнуть. Он понимал, что надо лечиться, но от чего и как, не знал. А пока что еда ему не шла впрок.

Переменился он не только внешне. Что-то надломилось в нем, пропала уверенность в себе, появилась робость, осторожность и виноватость. Виноватость перед сгинувшей безвременно Полиной, перед сыном… Перед всеми. Испробовав на собственной шкуре людскую жестокость, он понемногу научился оценивать и свои поступки, рассматривая их как бы со стороны. Раньше не задумывался над этим, раньше знал твердо: он прав. Во всем прав. Прав хотя бы потому, что хочет жить по собственным законам, по своему желанию. На желания других наплевать, их подавить можно, коли есть сила и умение. Когда же не стало ни сил, ни уверенности в себе, он понял, что на каждое желание есть другое, на всякую силу находится бо́льшая.

Времени для раздумий у него было предостаточно. Все обдумал-передумал и теперь хотел лишь одного: тихого уголка и уюта. Захар никого больше не тронет, и вы его не трогайте. Пожил в свое удовольствие, для себя, шумно, надо и для сына пожить. Ему он все отдаст, ничего не пожалеет, лишь бы Максим поверил своему батьке, забыл все уличные наветы и простил.

— И как дальше надумал? — спросила Капитолина, прервав его воспоминания.

Захар поднял глаза от стола и неожиданно для себя весело сказал:

— А вот на тебе жениться надумал.

Она хохотнула, не приняв его слова всерьез, и игриво вскинула бровь, а ему вдруг подумалось: «Почему бы и нет». Баба она покладистая, свойская, сама не без грехов — ему подходящая пара. Какая еще другая примет. А эта, чем черт не шутит, может, и согласится, ведь когда-то готова была кинуть хату и ехать с ним в Гомель. Но то когда-то, а сейчас? По всему видно, что сегодня Капитолина расположена вспоминать старину, но как дальше — вопрос.

— Хату мою, Васильков сказывал, отдали заведующему школой. Кто таков?

— Да учителка, она и заведует… Елена Павловна.

— Та пигалица?

— Была пигалицей, а щас — начальство! Бабой стала, детишков своих народила.

— Ну бог с ней, кому-то надо жить. К тому же она чужая, не метелицкая.

Капитолина глянула на него с удивлением, беспокойно задвигалась на табуретке.

— Что-то не пойму. Как-то ты легко так… И требовать назад не собираешься?

— Чего требовать! Конфискована хата. А легко… Так не мозолем нажита. Как пришло — так и ушло.

— Оно так. А все ж таки свое. Добродушный ты, погляжу я, какой-то.

— А таким и был всегда, только никто не замечал, — усмехнулся Захар. — Нет, Капа, ничего я ни от кого требовать не хочу. Оттребовался. В Метелице, сама понимаешь, оставаться нельзя, народ памятлив, будут глаз колоть. Поищу что-нибудь в Гомеле. Найду угол какой, работу… Много ли надо. Максима хочу забрать, там и учеба рядом. Его тоже, видно, попрекали не раз батькой-бандитом. Не хочу этого, а он не понимает, внушили… Добродушный, говоришь? Да нет, Капа, другой. Нету больше прежнего Захара — другой.

— Другой, — подхватила она. — Истинный бог, другой. Это ж сколько надо, чтоб переменился человек!

— А малая малость.

— Ой ли…

— Точно, Капа. Это нам кажется, что горбатого могила исправит. Не-ет, правят горбатых, да еще как правят. И совсем не много для этого требуется — одна хорошая встряска. Понятно, ежели трясти не круглого дурака. Ну да ладно, что-то мы не в тот огород, — улыбнулся Захар и встал, разминаясь. — Ногу отсидел.

— Да сапоги-то скинь, дай передых ногам.

— Дельно.

Он прошел к порогу, оперся одной рукой на высокую дубовую помойницу-треногу и долго стягивал свои разбитые сапоги, не в состоянии зацепить носком за каблук. А ступив босыми ногами на приятный холодок выскобленных до желтизны сосновых половиц, и вовсе почувствовал себя как дома.

— Кидай портянки на припечек, — подсказала Капитолина.

Эти ее обыденные слова еще больше усилили ощущение домашности. Захар осмелел. Возвращаясь к столу, он мимоходом облапил ее сверху, через плечи — как отреагирует? Ничего, не отпрянула — прижалась к нему спиной и затихла.

— Ну что, Капа, в Гомель со мной поедешь?

Плечи ее вздрогнули, спина напружинилась, задеревенела.