Метели, декабрь - [124]

«Красноармеец!» — вмиг вспыхнула мысль. Не погоня ли, не продал ли падла хуторянин.

Один из тех, что ехали впереди, также остановился.

— Половину нам с Ермольчиком! — услышал Евхим.

— По две затяжки! — захохотал тот, что закурил, и тронул коня.

Бандиты подались вслед за ними, основательно переждав. Сначала хотели было идти не по дороге, сбоку, но ноги грузли, снег скрипел, и они выбрались на утоптанный грунт. Шли теперь еще осторожнее, держались ближе к деревьям, приостанавливались, приглядывались, вслушивались. Оба жалели, что не спросили на всякий случай, нет ли другой дороги.

Но добрались до края леса благополучно. Из-под покрова деревьев оглядели серо-тусклый простор, что простирался впереди, где, с полверсты от леса, что-то чернело в ряд. Не столько разобрали, сколько догадались — хаты, гумна, деревья. Деревня, верно, больше скрывалась в лощине, впереди обозначалась только небольшая группа построек, которые с одной стороны словно вросли в землю. Оттого, что село тонуло во мраке, оно казалось затаенным, опасным.

На том месте, где они стояли, виднелись ровчики от полозьев саней, что шли как раз вправо, и они свернули на эту стежку. Шли по лесу, не оставляя следов, которые могли вызвать чье-нибудь подозрение. Это была нелишняя предосторожность. Сани, правда, быстро повернули в глубь леса, и им пришлось пробираться по целине, но тут следы, которые оставались после них, уже не были так видны, тут ходили редко.

Идти было тяжело, на каждом шагу до колен увязали в мокром снегу, часто останавливались — отдышаться, прислушаться. Было противно лицу, шее от пота, смешанного с дождем, что снова зарядил. Остановки делали коротенькие, едва передохнув, упорно лезли дальше, внимательно следя, чтоб не отходил край леса. Граница леса, поле, темные пятна хат поодаль были единственными признаками, которые показывали направление, не давали заблудиться, и все же сомнение не раз подступало, тревожило, и чем дальше, тем больше. Шли, шли, нетерпеливо высматривали озеро, а его все не было. Вот уже поглотила темнота пятна — хаты, кончилось поле, пополз луг с купами зарослей. Думали сначала, что здесь и есть озеро, вышли к нему, но нет, никаких признаков, одни темные лужи под ногами. И есть ли вообще это озеро? Не надули ли их?

Евхим уже не раз думал про себя, не бросить ли, не повернуть ли и наугад идти к границе, но все тянул и тянул. «Ну, падла, если набрехал, — думал о хозяине хутора, — не погляжу ни на что, вернусь и покажу!..»

Однако угроза эта была лишней — озеро нашлось, правда, дальше, чем думали, но все же нашлось. Окруженное кустарником, заросшее камышом, оно встретило холодной тишиной, мрачной затаенностью, но и Цацура, и Корч почувствовали облегчение. Значит, не обманул, не сбились с пути, все пока идет как надо. Канаву, обросшую с обеих сторон лозняком, отыскали быстро, ее серая от снега поверхность хорошо видна была в черном лозняке. Нашли по бережку скользкую тропинку, не удержались, осторожно ступили на нее, чувствовали, что каждый шаг приближает границу.

Тропинка, однако, вскоре отошла от канавы, потерялась за большой лужей в кустарнике, и им пришлось снова идти по целине. Они попробовали было двигаться по канаве, но ее пересекали мокрые сугробы, в которых грузли по пояс. Да и неудобно здесь, небезопасно, как-никак, все же видно из кустов, по открытому месту лезешь. Выбрались на берег, выставляя руки вперед, защищаясь от противных скользких веток, сплевывая воду, что попадала в рот, пробирались лозняком вдоль канавы.

Было уже, наверно, за полночь, мокро, ветрено, темно, неудобно для такого дела. Но от туч впереди, низких, черных, в сердце сгущалась тревога, они словно предсказывали недоброе… «Идешь, как слепой, — думал Евхим. — И не заметишь, как напорешься на красноармейца. Пикнуть не успеешь!.. Нарвешься, как пить дать, особенно у канавы этой…» Он подумал, что канава — очень удобное обозначение пути к границе, но разве ж те, что охраняют границу, не знают об этом. Если охраняют, то скорее всего в таких местах, тоже не дураки. Но и они с Цацурой не должны дураками быть…

Они лезли через кусты уже на ощупь, только догадкой держались направления. Евхим не очень беспокоился, что канавы не видно: не впервой шел ночью, нюхом, как зверь, чувствовал дорогу. Нюх этот никогда еще не обманывал.

Огибая большую лужину под кустом, Евхим услышал, вместе с треском что-то ухнуло, быстро окинул все вокруг взглядом.

— Ух, — выдохнул Цацура, стоя по пояс в воде.

Ломая ледок, он хватался, по-собачьи рвался из лужи, выбрался на кочки, стал отряхиваться.

— Лед, думал, как лед… А тут…

— Думал, — просипел Корч. — Ослеп!.. Растяпа!..

— Зрячий какой! — ощерился Цацура.

— Молчи, зануда!

Цацура промолчал. Но в мыслях дал себе волю: «Зануда! Если кто и зануда, так это ты!.. Корч проклятый, никакой жалости к человеку…» От души захотелось: пусть бы и он, Корч, провалился, знал бы, как сипеть! И, когда увидел, как Евхим скатился в трясину, обрадовался: «А! Чего ж не хвалишься, зрячий!.. Сладко?!»

Но радость его была недолгой, не прошел и трех шагов, как провалился в грязь снова. Евхим попробовал обойти его, но провалился тоже второй раз. Они вернулись немного, поискали тропинку в другом месте. Но и здесь стали снова вязнуть…