Метели, декабрь - [123]

— Болото кончается там?

— Слева, где застава, оно кончается, а так, напрямик, идет еще далеко. И на той стороне краю не видать… Большое болото…

— Как пройти отсюда к нему?

— Вот тут, за селом, скоро лес. Немалый, версты три, не меньше, если по дороге считать… Дак на той стороне за лесом еще село…

— Далеко?

— Рукой подать. Видно… За ним сразу и болото…

— А дальше? По болоту как?

— Перед самым краем леса направо… К озеру… От самого леса, в начале болота… А оттуда по канаве…

— По какой? Где она?

— От болота тянется. Как обойдешь озеро, так сразу и упрешься в нее… Старая она, почти заросла, лозняк по ней рядами, как цугом… Дак эта канава тянется напрямик до самой речки…

— Других канав на дороге нет?

— Нет. Одна идет… Верст пять вдоль нее, не меньше, надо…

— А за речкой что?

— За речкой уже, можно считать, все. Граница…

— Застава оттуда далеко?

— Версты, наверно, три с гаком…

— А вышка близко? — спросил Цацура, который молча слушал и старался все получше запомнить.

— Полторы или две версты, не меньше… — Хуторянин посмотрел на Евхима. — Да вышка ночью, что слепая. Тут засады остерегаться надо…

Евхим вперил в него острый, пронизывающий взгляд.

— А где они сидят, ты же знаешь, конечно!

— Если б у них определенное место было!.. Сегодня они тут, а завтра… угадай! Куда завтра спрячутся…

«Боится, падла», — подумал Евхим, как бы успокаивая себя, неизвестность с заставой его очень тревожила.

— Где у них слабинка, брешь?

— Места там все нехорошие для них. Трясина да кусты. Летом знаешь лазейки, как плюнуть, перейти. А теперь замерзло, дорога им везде, и снег, все видно… Вот если оттепель — не пройдут, тогда можно ловко…

Евхим встал.

— Что ж, спасибо, если не брешешь, — он внимательно поглядел на хуторянина. Тот истово перекрестился.

— Правду. Истинную правду сказал…

Жена, которая по-прежнему испуганно следила, чем все кончится, заступилась: правда все, не обманул. Евхим холодно отвел от нее глаза, подумал: «Кокнуть бы, и конец! Спокойно — на след не наведут. Дак смердеть будут же. Заглянет кто из соседей — вопли, облава. А может, и не переберешься сразу, сидеть будешь близко… Лучше, когда язык за зубами придерживают…»

Евхим взглянул на хозяина, на жену его, как бы хотел убедиться: будут держать или нет?

— Если набрехали или ляпнете кому, кишки вымотаем! Из-под земли достанем!

Женщина, побелев, невольно с тревогой оглянулась на малых, которые притихли, будто понимали, что происходит.

— Никто слова не услышит! Не сойти мне с места!..

Взгляд Евхима упал на полбуханки хлеба на столе, подал знак Цацуре взять. Цацура схватил, запихнул за пазуху — хозяин и не шелохнулся, как бы не заметил. Цацура кинулся шнырять по полкам, женщина подбежала, сама достала желтый кусок сала, лук, быстро сунула ему.

Евхим застегнулся, грозно подступил к хозяину.

— Так вы ничего не слыхали, не видали!.. Ясно?

— Ясно…

— Если что такое, тут наши тоже есть!.. Не забывайте!

Женщина поклялась:

— Не забудем! Никогда!..

— Глядите!

Он последний раз окинул их взглядом, посмотрел на печку и как мог твердо, хозяином надо всем и всеми вышел из хаты.

На дворе было темно. Евхим молча открыл калитку, посмотрел туда, где должен быть лес. Поодаль под серым сводом понурого неба действительно темнело что-то.

Евхим решительно зашагал к дороге. И впрямь черная скользкая извилина вскоре подвела их к лесу. Сразу, как нырнули в его желанный полумрак, их окружила плотная, будто набухшая от влаги земли, тишина. Она скоро словно еще отяжелела оттого, что сеялся дождик. Однако надежная, казалось, нерушимая тишина эта, что глушила тихий шум наверху, не приносила успокоения. Евхим, возможно, навсегда перестал верить тишине после происшествия на Змеином, когда она так предала, так обошлась с ними. И теперь тишина скрывала изменническую неизвестность — разговор в хате рисовал границу тревожно близкой, реальной. Она не была теперь просто желанной, она была рядом с болотом, на котором легко заблудиться, с речкой, которую надо половчее перейти, рядом с заставой в березняке, которая расставила на их пути пограничников. Она была уже не в мечтах, а на земле, ее надо было достичь.

Еще немного, и они смогут очутиться на другом берегу, смогут плевать на милицию, на суд, на все. Осталось совсем мало — лес, озеро, болото, просека со столбиками… Несколько верст всего, последних верст, после длинной дороги… Но какие эти версты! И болото, и озеро, и речка — не просто болото и речка; и просека — не просека, смертельная межа; все таит здесь в себе опасность, угрозу. Ее можно ждать отовсюду. Как из несметного количества деревьев и кустов отыскать те, среди которых можно пройти свободно, где смерть не подстерегает?

Евхим и Цацура были готовы ко всему. Жизнь, какой они знали ее до сих пор, была также полна опасности, волчьей слежки, им не надо было привыкать, перестраиваться. Близость опасности на пути к цели настораживала, делала слух более чутким, глаза более острыми, шаги мягче, пружинистее.

Уже немало прошли по молчаливому лесу, в котором тихо, тоскливо нудил дождь, когда вдруг услыхали сзади отрывистые голоса, топот конских копыт и сразу свернули, притаились за деревьями. Вскоре на дороге появились три верховых, ехали мелкой рысью. Вблизи от деревьев, за которыми притаились бандиты, всадники перевели коней на шаг, а один остановился совсем. Евхим засунул руку за пазуху, потянул обрез. Не шевелясь, горбясь, закрываясь, должно быть, от дождя, от ветра, всадник прикурил. Лица его не было видно, но в отсвете огня на мгновение отчетливо вырисовался силуэт винтовки и шишкастая буденовка.