Метаморфозы вампиров-2 - [70]

Клубин подлил нитинила.

— Как ощущение?

— Что и говорить, чудесное.

— Тогда я еще с одним вопросом. Будь вы каким-нибудь марсианином, делающим для сородичей доклад о человеческой расе — что бы вы сказали?

— Земляне — раса депрессивов, — не задумываясь, ответил Карлсен: ответ при теперешней эйфории казался очевидным.

— В точку, — гребис одобрительно кивнул. — А не кажется ли вам, что это вот, — размеренным, снизу вверх, кивком указал он, — и есть нормальное сознание?

Карлсен кивнул: не к чему и спрашивать, и так ясно.

— Почему ж тогда человеческое сознание такое аномальное, не догадываетесь?

— Мне кажется, да.

— И почему?

— Давление слабоватое. Протекает.

— Именно. А течь вызывает чувство поражения, а то, в свою очередь, еще сильнее размывает стойкость. И так по кругу, бесконечному, все более унылому. Вот почему люди так серы и пессимистичны: из-за неполной действенности восприятия. Для того чтоб вам, людям, преодолеть в себе серость, нужно единственно освоить эффективность восприятия. Радостное волнение, счастье от полноты жизни — знаете, от чего все это? От того, что достигается оптимальный уровень эффективности восприятия. Или когда, допустим, человек вначале переживает кризис, а затем облегчение от того, что тот миновал — тоже потому, что уровень эффективности восприятия поднимается до оптимального. Вот он, уровень, на котором можно жить с максимальной отдачей. Надо лишь научиться поддерживать его в себе постоянно, и жизнь тогда буквально преобразится.

— Да, но как это осуществить?

— Одним лишь стремлением. Это не так уж трудно. Любого малыша, который пока лишь агукает, можно «разговорить», упорно развивая его речевые навыки. Аналогичным усилием достигается и оптимальный уровень эффективности восприятия, спуск ниже которого надо закрыть себе раз и навсегда. Именно это удалось нам, — он округло обвел рукой зал, наводненный негромким пестрым разговором учащихся, сидящих за едой. Внимания на них никто вроде бы не обращал, хотя чувствовалось, что присутствие гребиса с гостем здесь не секрет.

Озарение, забрезжив, сковало тело немотой. Клубин-то, оказывается, вещал самоочевидные истины — это с поистине хрустальной прозрачностью видно было из теперешней эйфории. Усомниться невозможно, что гребиры решили проблему, над которой тысячелетиями тщетно бились земные философы. Тем не менее, его беспокоило по-прежнему, одно.

— Все это я понимаю. Непонятно мне то, почему груодам нужно убивать людей. Я не вижу, как с этим можно мириться.

— Согласен, — поспешно вставил Клубин. — Теоретически это непростительно. У нас, на этой планете, теория и практика в полной гармонии, поскольку мы научились контролировать свою жизненную силу. У вас же на Земле это еще не так. Как вы и сказали, люди — это раса депрессивов, живущих гораздо ниже своего потенциала. На Дреде для таких у нас есть особое слово. Мы зовем их «кедриды»: можно перевести как… — он чуть нахмурился, — «дойные», что-то вроде вашей «скотины».

— С той разницей, — оговорился Карлсен, — что порядочные люди не относятся к другим как к «скотине».

— Хотя, — и возразить вам нечем, — даже самые наипорядочные не относятся, скажем, одинаково к разным породам животных. Лошади для них благороднее коров, коровы выше, скажем, тех же кроликов, а кролики выше крыс. У вас есть некая шкала ценностей. Тем не менее, не поносите же вы тех, кто питается говядиной — они у вас не считаются извергами. И даже те, кто ест конину.

— Некоторые ругают — крайние вегетарианцы.

— Вот видите. А под «крайними» вы подразумеваете «не совсем в себе». Среди людей нет четкого согласия, кого считать «кедридами». Безусловно, нет насчет этого согласия и у дифиллидов. Риадиры считают людей за ровню, а груоды — за «кедридов». Риадиры — что-то вроде вегетарианцев, груоды — хищники. Впрочем, теперь вы и сами дифиллид, так что должны принимать разницу в подходе.

Карлсен невольно улыбнулся. В теперешней эйфории спор буквально смаковался — вот так говорил и говорил бы часами.

— Но я еще и человек. Вы представляете себе корову, одобряющую тех, кто ест говядину?

— Вынужден не согласиться. Подчеркиваю: вы не человек, а дифиллад. Понятно, вы с этим еще не свыклись, но, тем не менее, это так. Вам хотелось бы снова стать просто человеком?

— Нет, — ответил, подумав, Карлсен.

— Я и не сомневался. Потому что вы — один из нас, хотя скорее риадир, чем груод. Несмотря на то, что сглотнули недавно живую душу, — добавил он с улыбкой, придающей сказанному успокоительную незначительность.

Взгляд магнитила чудесная зеленая река, вьющаяся по равнине с дальних гор. Ум точило глубокое беспокойство. Неужели действительно у него нет больше права считаться человеком? И сочувствовать жертвам груодов?

Клубин, похоже, прочел его мысли.

— Я не говорю, что у вас нет права осуждать груодов, нет лишь права их выдавать. Грондэл тоже осуждает, но знает, что выдавать их нельзя. — Карлсен продолжал остановившимся взором смотреть в окно, понимая, что встретившись глазами с гребисом, вынужден будет согласиться.

— Позвольте еще один вопрос, — сказал Клубин. — Вам бы хотелось гибели всех дифиллидов, включая Бенедикта Грондэла и его дочь?