— Какие еще возражения? — спросил Крайски на удивление ровным голосом.
— Я думаю, доктор Карлсен понимает.
— Ты понимаешь? — покосился Крайски.
— Я вижу, — сказал Карлсен, — он в нем разуверился.
— Почему? — голос у Крайски, хотя и ровный, выдавал любопытство.
Монах промолчал, и ответил за него Карлсен.
— Потому что секс основан на некоей незрелости. Мужчины и женщины считают, что желанны друг другу, потому что представляют друг для друга своеобразный вызов, где одолевается конкретная личность.
Крайски перевел взгляд на Мэдаха.
— Правда, — отреагировал тот. — Секс — это желание вторгнуться во внутреннюю сущность другого человека. То же, можно сказать, влечение, по которому взломщика тянет на взлом. Иными словами, по сути это влечение преступно.
Крайски лишь недоуменно покачал головой.
— Что в нем преступного? Ваши что, этим друг другу как-то вредят?
— Нет, не вредят, — согласился монах. — Но зачем они хотят заниматься любовью? Тот же импульс, по которому шаловливые ребятишки играют в сексуальные игры.
— По-твоему что, весь секс преступен?
— По сути, да.
Крайски растерянно развел руками.
— Для меня твои слова такой абсурд, что ни в какие рамки не вписываются. Ты рассуждаешь, как какой-нибудь замшелый кальвинист.
Мэдах лишь возвел брови. Карлсен понимал, почему он предпочитает в ответ молчать. Непонимание такое кромешное, что нет смысла чего-то доказывать.
Прерывая затянувшуюся паузу, Крайски спросил:
— Ну ладно, даже если, по-твоему, секс — это безнравственно, почему ты все-таки желаешь себе человеческого обличья? Объясни.
— Я думал, что как раз этим сейчас и занимался.
— У нас на Земле секс тоже существует, — напомнил Карлсен.
— Но вы не выбрали его решением эволюционной проблемы.
— А эвату, что ли, да?
— Это и есть главный аргумент моей книги. Наши предки уяснили, что секс может повышать интенсивность сознания. Этот проблеск они развили с помощью логики, неотъемлемой частью своего толанского наследия. — Он словно цитировал по памяти. — Результат, как видим, был, безусловно, замечательный. Но в основе своей ошибочный. Ошибка лежала в предположении, что секс сам по себе может выводить ум к новым высотам озарения и духа. Они проигнорировали тот факт, что половое влечение основано на запретности, которая в свою очередь исходит от незрелости. Иными словами, наши предки на перекрестке эволюции свернули не туда.
— И возвращаться теперь поздно? — заключил Карлсен.
— Возможно, и нет. Но вы же видите, что это бесконечно сложно. Для моих сородичей-криспиян секс не просто главное удовольствие — это еще и их религия. Что мне, по-вашему — начать движение за запрет секса и разрушение храма Саграйи? До добра это не доведет. Да и чем им это заменить? Что им ежедневно прикажете делать в час Саграйи?
— Но если вы видите, в чем здесь ошибка… — начал Карлсен. Мэдах с неожиданным норовом тряхнул головой.
— Даже я не вижу возможности низложить культ Саграйи. Что ни сутки, то в полдень меня, как и всех, разбирает вожделение. Каждый день я гляжу на свою красотку-библиотекаршу и жадно ею насыщаюсь. И в Солярий когда иду и смотрю на женщин, то в голове одна мысль: чтобы час Саграйи длился месяц, чтоб я успел овладеть ими всеми — подряд, одну за другой. Пусть это меня погубит, но пыл такой неодолимый, что умереть я бы хотел за любовным актом. В этом городе есть отдельные мужчины, побывавшие действительно со всеми женщинами, и женщины, перебывавшие со всеми мужчинами. Сограждане их очень высоко чтят за такое рвение в служении Саграйе. Здесь это считается буквально святостью.
Он смолк, и Карлсен вдруг осознал глубину его страданья. Вот почему, оказывается, Мэдаху по нраву выдавать себя за монаха и рядиться в коричневую сутану: это единственный способ выразить протест. Он считает себя аддиктом, безнадежно порабощенным наркотиком похоти.
Эти слова открыли и кое-что еще. Теперь ясно, чем занимался монах, сидя в храме у статуи Саграйи: возносил молитву. Эмоциональный ее осадок все еще гнездился в его мозгу, точно как неловкость от скрюченной позы сказывалась в коленях и голенях.
— Теперь-то ясно, почему мне нравится в человеческом теле? — воскликнул Мэдах.
Карлсен кивнул. Обуревающие сейчас чувства и откровения были так сильны, что трудно было говорить.
— Вы по-прежнему не возражаете против того, чтобы иной раз обмениваться телами?
Карлсен кашлянул.
— Конечно же.
Мэдах медленно кивнул. Карлсен понимал, почему он молчит: размениваться на «спасибо» было бы просто ханжеством.
— Ну что, готов? — словно из иного мира раздался вдруг голос Крайски.
— Да.
— Я вас оставляю, — спохватился Мэдах.
— Мы еще встретимся, — сказал Карлсен.
— Хорошо, — монах повернулся уходить.
— Еще один только вопрос! — окликнул вдогонку Карлсен.
— Слушаю?
— У вас в книге говорится что-нибудь о подлинной цели эволюции?
— Да. Я утверждаю: «Сознание должно контролироваться знанием ума, а не реакциями чувств».
Карлсен выжидательно молчал, но Мэдах, видимо, все, что нужно, уже сказал. Повернувшись, молча пошел, Карлсен взглядом проводил его спину, постепенно поглотившуюся теменью коридора.
— Ты понял, о чем он? — после выжидательной паузы поинтересовался Крайски.
![Прелюдия к Основанию [= Прелюдия к Академии // Prelude to Foundation]](/storage/book-covers/ae/ae28da449188c19e7ca174e5325d86de88266c74.jpg)
