Metallica. Экстремальная биография группы - [129]

Ларс, в частности, вынужден был выслушивать настояния Боба Рока о том, что он не справляется со своей работой и должен брать уроки игры на барабанах, чтобы добиться нужной скорости. Одна комната в студии была отведена для Ларса, где он проводил по несколько часов в день, «репетируя», из-за чего Джеймс прикрепил к ней рукописный знак: «КАБИНЕТ ЛАРСА». Работа над барабанами в действительности отняла у проекта несколько недель. Тем временем Боб занимался с Джеймсом, пытаясь превратить лучшее из почти двух дюжин песен, которые он написал с Ларсом, а также Кирком (как и в Justice, Ньюстед заслужит упоминание о соавторстве только на одной песни на альбоме), в то, что надзиратель-продюсер считал альбомным форматом. Поначалу это казалось таким же архисложным, как получить ровную барабанную дорожку от Ларса. Впервые в своей жизни Джеймс, которому никогда не говорили, что его тексты недостаточно хороши, занимался тем, что переписывал стихи и оттачивал припевы. Рок также усердно пытался внедрить в голову солиста мысль о том, что проще и лучше использовать одно слово там, где он раньше ставил несколько. Отдельные слова можно было разбивать до слогов, чего было достаточно для целых строк песни, как, например, в припеве одного из потенциальных синглов Enter Sandman, на котором оригинальные строки Хэтфилда были разбиты на отдельные слова, а слоги применялись для того, чтобы растянуть и вычленить из них мелодию. En… ter… night… / Ex… it… light…

Джеймс также вооружился тем, чего никогда раньше не делал: настоящей песней о любви, исходящей от чистого сердца. Написанная пока он был в туре и скучал по Кристен ключевая строка «Никогда не открывал себя с этой стороны» резюмирует тот музыкальный момент, которого никто не мог ждать от Хэтфилда или Metallica, даже в их стремлении к хиту. Казалось, внезапно обыкновенный подросток превратился в обыкновенного мужчину.

Разговаривая о ней почти двадцать лет спустя, Джеймс признал, что поначалу «даже не хотел играть ее парням. Она была настолько проникновенной, настолько личной для меня. Я думал, что Metallica могла писать песни только о том, как разрушать, трясти волосами, истекать кровью ради толпы… Совершенно точно я не думал, что это была песня Metallica. Когда парни услышали ее, они были поражены тем, насколько, как я думаю, она была им близка. Песня оказалась очень важной частью этого альбома и затронула сердца многих людей». Как он рассуждал в другом интервью, касающемся того же периода, это была не просто обыкновенная баллада в формате исповеди. Она была «о связи с твоей высшей силой и многих других вещах». Он вспоминает, как его пригласили в Hell’s Angels Clubhouse в Нью-Йорке, где «они показали мне фильм, который рассказывал об одном из погибших братьев», и саундтреком к нему была песня Nothing Else Matters: «Вот это да. Это значит намного больше, чем мое расставание с цыпочкой, так? Это братство. Армия могла пользоваться этой песней. Это было довольно мощно».

Мощно – да, но она стала еще сильнее благодаря оркестру (партитуру для которого составил Майкл Кеймен), добавленному Роком в последнюю минуту. Первая реакция на такой продюсерский ход, который сама группа никогда бы не стала рассматривать, была негативный. Но однажды, прослушивая ее поздно ночью, они внезапно увидели свет. «Я называл Джеймса доктором Нет, – вспоминал Рок. – Как только я собирался сделать нестандартное предложение, он говорил «нет» еще до того, как я заканчивал свою первую фразу». То же самое произошло, когда он создавал хрупкую подложку из виолончелей для другой масштабной баллады The Unforgiven, подкрепляя очевидное влияние Морриконе чем-то еще более внушительным. Или подобное ситаре гитарное вступление к Wherever I May Roam; трубящий рефран из America Леонарда Бернштейна в начале Don’t Tread on Me; марширующие барабаны и подобная волынке гитара в начале The Struggle Within. Даже на более очевидных номерах, пришедших из трэша, таких как Holier Than Thou, Through the Never или The Struggle Within, влияние Рока заключалось в том, что теперь они не спеша прогуливались там, где раньше колотили в дверь, пока она не разлеталась в щепки; пешеходные трэш-шаблоны благодаря творческому продюсерскому подходу трансформировались в нечто более серьезное, чем их отдельные кусочки.

В других случаях продюсер просто настаивал на том, чтобы они играли вместе в студии как живая группа, как на ритм-треке к монументальному Sad but True. Кирк вспоминал: «Энергия, которая исходила от нас во время игры, была настолько мощной, настроенной на один лад, в одной колее, что Боб Рок сказал: «Мы могли бы записать этот трек прямо с пола и запустить на альбом, потому что вы, парни, выжали из себя все»». Это была музыкальная склонность к приключениям, отраженная Хэтфилдом в новых дерзких текстах. Теперь слова приходили не от просмотра CNN, как было в Justice. Теперь они были намного ближе к дому. В The God That Failed он обращался напрямую к бессмысленной предсмертной агонии матери, обрекшей себя на это из-за благочестивых, доходящих до извращения религиозных верований. Песня Don’t Tread on Me стала God Bless America девяностых, своеобразной шоковой терапией, поскольку следовала сразу за самой популярной на тот момент песней One откровенно антивоенного толка. Of Wolf and Man тем временем прославляла его любовь к жизни на открытом воздухе, рыбалке и охоте: «Я охочусь / И следовательно я…». Примечательно, что самый слабый трек на альбоме был самым длинным и имел наибольшее сходство с историческим наследием группы: My Friend of Misery – сотрясающая воздух медитация в среднем темпе на тему разрушительного эго известных личностей. Запрятанный на задворках альбома, это был единственный трек, за который Джейсон Ньюстед получил соавторство. Его спасала средняя часть, на которой гитара Хэмметта приводила трек к определенной уравновешенности. Издевательства над Джейсоном, возможно, и утихли, ведь группа была не на гастролях, но его участие в творческом процессе было чрезвычайно ограничено. Он надеялся, что со временем это изменится и его роль естественным образом вырастет. И совершенно напрасно.