Метафизика войны - [11]

Жалость, не дающая воину сражаться, когда он узнаёт среди вражеских рядов некоторых своих старых друзей и ближайших родственников, описывается Кришной, т. е. духовным принципом, как «слабость, свойственная недостойным, ведущая не к небесам, а к бесчестию» (II, 2).[12]

Мы уже видели, как эта тема поднимается много раз в традиционных учениях Запада: «Или тебя убьют, и ты попадёшь на небеса, или, победив, ты насладишься земным царством. Поэтому встань […] и решайся на битву» (II, 37).

Однако вместе с этим подчеркивается и мотив «внутренней войны», которую нужно вести в то же самое время: «Познав то, что выше разума, покорив низшее «я» высшим «Я», порази […] труднопобедимого врага в образе вожделения» (III, 43).

Внутренний враг, являющийся страстью, животной жаждой жизни, таким образом, является двойником внешнего врага. Правильная ориентация определяется следующим образом: «Посвящая все свои действия Мне, сосредоточив сознание на истинном я, освободившись от желаний, эгоизма и беспокойств, сражайся» (III, 30).

Это требование ясного, сверхсознательного героизма, поднимающегося над страстями, является важным, как и эта цитата, представляющая характер чистоты и абсолютности, которую должно иметь действие, чтобы его можно было рассматривать как «священную войну»: «Сражайся, относясь одинаково к счастью и горю, к потере и приобретению, к победе и поражению. Так ты избегнешь греха» (II, 38).

Следовательно, мы обнаруживаем, что единственная ошибка или грех — это состояние несовершенной воли, действия, которое внутренне далеко от той высоты, по отношению к которой вопрос собственной жизни является таким же мелким, как и вопрос жизни других людей, и никакая человеческая мерка более не имеет ценности.

Именно в этом отношении рассматриваемый текст содержит соображения абсолютного метафизического порядка, предназначенные показать, что сила, действующая в воине на таком уровне, — это не столько человеческая сила, сколько божественная. Учение, которое Кришна (т. е. принцип знания) дает Арджуне (т. е. принципу действия), чтобы развеять его сомнения, нацелено в первую очередь на то, чтобы заставить его осознать различие между тем, что не подвержено порче как абсолютная духовность, и тем, что существует только иллюзорно, как человеческие и натуралистические элементы: «У несуществующего (тела, материи) нет бытия, у существующего (духа) нет небытия. Знай, неразрушимо то, что всё пронизывает (дух). Кто считает, что он убивает, и кто полагает, что его можно убить, — оба пребывают в заблуждении. Он не может убивать и быть убитым. Она (душа) не возникала, не возникает и не возникнет. Она нерожденная, вечная, постоянная и древнейшая. Она не погибает, когда убивают тело. Но все эти тела преходящи. Поэтому сражайся» (II, 16, 17, 19, 20, 18).

Но это ещё не всё. Осознание метафизической нереальности того, что можно потерять или что можно заставить потерять другого, — например, эфемерную жизнь или смертное тело — осознание, соответствующее определению человеческого существования как «всего лишь забавы» в одной из традиций, которую мы уже рассматривали — связана с мыслью, что дух в его абсолютности и трансцендентности может казаться только разрушительной силой по отношению ко всему, что ограничено и неспособно превзойти собственную конечность. Таким образом, возникает проблема того, как воин может пробудить дух, особенно в добродетели своего бытия инструментом разрушения и смерти, и идентифицировать себя с ним.

Ответ на этот вопрос — это именно то, что мы находим в наших текстах. Бог не только объявляет: «Я — сила сильных, лишённых вожделения и привязанности. Я — жар огня, жизнь во всех существах и аскеза подвижников. Я — разум разумных, Я — величие могущественных» (VII, 11, 9, 10), но, в конце концов, открывается Арджуне в трансцендентной и вызывающей страх форме молнии. Мы, таким образом, подходим к этому общему видению жизни: как электрические лампочки, горящие слишком ярко, как электрические цепи со слишком высоким потенциалом, человеческие существа падают и умирают только потому, что внутри них горит сила, превосходящая их конечность, превосходящая всё, что они могут делать и желать. Именно поэтому они развиваются, достигают пика, и затем, как бы унесённые волной, которая до данного момента несла их вперёд, падают, растворяются, умирают и возвращаются в непроявленное. Но тот, кто не боится смерти, кто способен, так сказать, принять силы смерти, став всем, что она уничтожает, преодолевает и разрушает — он в конце концов переходит за предел, он продолжает оставаться на гребне волны, он не падает, и в нём проявляется то, что находится за пределами жизни. Таким образом, Кришна, олицетворение «духовного принципа», открывшись Арджуне, может сказать: «Кроме тебя, все эти воины с обеих сторон погибнут. Поэтому встань и обрети славу. Победив своих врагов, наслаждайся процветающим царством. Они уже убиты Мной одним. Ты, Арджуна, будь лишь Моим орудием. […] Не колебайся. Сражайся, и ты победишь соперников в битве» (XI, 32, 33, 34).

Мы снова видим идентификацию войны с «путём Бога», о которой мы говорили в предыдущей статье. Воин более не действует как личность. Когда он достигает этого уровня, великая нечеловеческая сила преобразует его действие, делая его абсолютным и «чистым» в своём высшем выражении. Здесь есть очень памятный образ, принадлежащий к той же традиции: «Жизнь — как лук, разум — как стрела; цель — высший дух; соедини разум с духом, как выпущенная стрела поражает свою цель».