Метафизическое кабаре - [17]

Из белой, прорезанной деревянными балками комнаты Мари видны были лавандовые холмы. Вечером фиолетовый запах их свежести осел на мебели, на крахмальном белье большой кровати. Лежа, Мари видела лампочку, торчавшую из светильника. Капля света набухала в стеклянной банке. Капала слезой. И вновь росла, собиралась на конце раскаленной проволочки. Тяжело падала с мокрых ресниц. Мари плакала. Она не осталась на вечернюю службу в часовне. У нее кружилась голова от ладана и слез. Она месяц не видела Жюльена. Разделявшие их дни залегли слоями молчания. Своими вопросами она вырывала его не из тишины, а из монолога, звучавшего у него в голове: «Трудно содержать тридцать человек на милостыню и пожертвования. Это молодой монастырь. Двадцать лет — немного. В других монастырях та же проблема с деньгами и святынями. Есть святой — значит, есть деньги от чудес и паломников».

— Знаешь, я страшно скучала, — Мари поймала его за рукав льняной рубахи. — Давай снова будем вместе?

— Ты хочешь принести любовь на алтарь римско-католической веры? Зарезать ее в качестве обычной жертвы? — он дотронулся до ее лба, проверяя температуру.

— На паясничай.

— Я? Твоя мать считает, что женщина без пороков — это женщина без денег. А ты уже достаточно богата? Станешь богатой, когда закончишь учебу?

— За этот месяц я все обдумала. Я много читала. — Она с удовольствием заслонилась бы книжками от его ироничного взгляда. — В дружбе нас привлекает схожее. В сексе возбуждает непохожесть. Любовь — это и то и другое. Жажда сходства и различия, — неуверенно закончила Мари. Только он имел право на истину. Интеллектуал, поучающий дантистку. Она боялась свалять дурака, услышать, что бредит. Она пыталась пробраться в его мир, пользуясь отмычкой слов. Нежность осталась за разделяющим их стеклом. Оставляла на нем размазанные следы поцелуев, подтеки слов.

— Мари, зачем ты приехала?

— За тобой. За нами.

Они заглянули в художественную мастерскую. Ансельм покрывал лаком, наверное, уже сотого ангела для магазина при монастыре. Наклеивал репродукции на доски, разглаживал мазками лака.

— Видите? — Ансельм вынул распиленный ствол можжевельника. — В самой сердцевине есть точка, зернышко, из которого волнами разошлось эхо жизни, — он погладил порезанным пальцем слои смолистого дерева.

— Видите, — передразнил Жюльен, когда они вышли из мастерской. — У каждого своя правда. Ты сегодня провозгласила свою — о любви и дружбе. Ансельм еще повторяет, что первая клетка, от которой произошла жизнь, разделилась пополам, потому что лопнула от радости.

— Ты всегда восторгался умничаньем.

— Мышлением. А не бьющими на эффект афоризмами, распугивающими мысли.

Он не хотел разговаривать. Охотнее всего молча водил бы ее по монастырю, отворяя разные двери. Показывал бы людей, склоняющихся над квашней с хлебной опарой, сажающих цветы в саду, натирающих пол в часовне. Сам он работал на ремонте стены. Латал камнями дыры. По одну сторону от ветхой стены находился монастырский сад, по другую — поросший пожелтевшей травой и цветами крутой холм.

Дьякон подошел к одиноко сидящей в саду Мари. Принес ей стакан воды.

— Меня зовут Филипп.

— Мари.

— Рад с тобой познакомиться. Жюльен рассказывал о тебе.

— Я думала, он уехал, чтобы меня забыть, — она с вызовом смотрела ему в глаза.

— Любовь не забывают. Я кое-что об этом знаю.

— Любовь к Богу или к людям? — Мари не совсем понимала, о чем идет речь. Дьякон говорил с мягкостью, лишающей обычные слова их земной тяжести.

— Одно другому не мешает. Мир создан Богом, зачем разделять единое? В нашей общине есть женщины, мужчины, семьи. Мы молимся по-еврейски и по-французски. В пятницу — служба Крестного пути и Шабат. Не нужно разделять того, что может быть вместе.

— А Жюльен сказал, что я протестантка?

— Тем сердечнее мы примем тебя в нашу общину.

— Католическое милосердие вместо протестантских заслуг? — она понимающе улыбнулась.

Филипп сорвал персик.

— Не думай, я не искушаю тебя сладким плодом, — подхватил он шутливый тон, — но отведай сладости из сада экуменизма, Мари.

— Филипп, я подозреваю, что под экуменизмом вы подразумеваете обращение в католичество, — густой сок потек у нее по пальцам.

— Вкусно?

— Очень.

— Видишь, по плодам их познаете их. Мари, я тебя ни к чему не призываю. Ты наш гость. Трудись вместе с нами, если хочешь, а если тебе понадобится духовный наставник, сестра Даниэль тебе поможет.

Даниэль оказалась святыней, облеченной в жесткую рясу. Бледная девушка лет двадцати с небольшим. Она была из пиренейской деревушки. В монастырь ушла в шестнадцать лет. Она немногое знала о жизни за стеной и не желала знать. Она перечисляла на бусинах четок, обвитых вокруг кисти, мелкие провинности, огрехи. Перебирала четки то быстрее, то медленнее, в зависимости от напряжения, с которым слушала Мари. Складки белой рясы тяжело колыхались от ее неспешных жестов. Жестко накрахмаленной серьезностью она напоминала лилию, украшающую алтарь.

Зато Мари понравилась Агнес. Они встретились во дворе. Агнес подставляла солнцу веснушчатую курносую мордашку.

— Обожаю солнце. Меня ждет тонна неглаженого белья, — она беззаботно болтала ногами.