Метафизическое кабаре - [15]
Вместо слов ты вкладываешь мне в ухо язык. Обещаешь медленное свершение. Лижешь кончиком в самой глубине пропасти. Гладишь ягодицы. Я люблю получать шлепок, словно плохая, ленивая девчонка. Уж конечно, я не тороплюсь.
Ты притягиваешь меня за плечо, чтобы потереть шерсть. Звериную заплатку между ног. Рыжие змейки скользких волосков ведут палец в яму. Я широко развожу ноги. Гладкий палец превращается в шершавый язык. Моя сладкая мякоть стекает с твоих губ.
Ты придерживаешь мне руки. Не знаю, отталкиваю я тебя или удерживаю ногтями за плечи. Ты проскальзываешь в меня. Колышешься. Мелкие волны удовольствия заливают рот. Я отчаянно ловлю воздух, втягиваю в себя дыхание, тебя. Ты подталкиваешь к наслаждению. Все сильнее. Через мое тело, через разверстую наготу. Ты находишь новую ласку, вот там. В самой глубине. Мы теряемся, выныриваем, мы не можем сильнее вонзиться друг в друга. Разодрать. Я внутри тебя, в пульсирующем стоне. Танцую визг. Пальцы бессильно соскальзывают со вспотевших плеч. Мы давим бедрами последний кусочек сахара, дурманом растворяющийся в наших телах.
Я открываю глаза. Волокна простыни. Саван с отпечатком мокрых тел. Ты прижимаешь меня к себе тяжелой рукой. Целуешь, сонный. Ты еще во мне. Сейчас ты выпадешь. Я рожу тебя. Вытекают молочные воды, и ты мягко выныриваешь на мое усталое бедро. Я впадаю в сон. Король и королева со средневековой гравюры. Они заняты любовью. Сплетены воедино. Это мы. Мы коронованы оргазмом в этом царстве в нас, над нами. В царстве наслаждения, властвующем над миром без любви.
СТЕНА
В греческой драме никто не путешествовал. Единство места и действия удерживало героев в вольере сцены. Хор комментировал судьбу прихлопнутых фатумом героев. Драма разыгрывалась здесь и сейчас. Если грек был обречен на путешествие, это занимало у него целую эпопею.
Современный человек сохранил чувство драматизма, однако единство места и действия поместил не на сцене, а в собственной душе, нарушив этим чистоту жанра. Человеческая жизнь стала драматической эпопеей, человек — зрителем и актером одновременно. Героем романов, садящимся в поезд, чтобы по дороге из города А в город Б свершилась его судьба. Порвав с единством места и времени действия, мы путешествуем между разделяющими пространство пунктами. Из-за нехватки веры в провидение время превратилось в преследующий нас рок. Мы не умеем терпеливо ждать его свершения. Мы в отчаянии давим пространство, топчем его, мстя за нарушение безопасного единства. От путешествия мы ожидаем сюжета, объясняющего смысл дороги. Поезда в романах XIX века развозят во всех направлениях героев драм.
Парадоксальным образом (от греческого paradoksos, термин пришел через Византию) поезд, служащий для более удобного преодоления пространства, становится на русских вокзалах орудием смерти. Свершением рока отчаявшихся литературных героев, бросающихся под колеса. Вместо того чтобы нести героя навстречу судьбе, он становится судьбой сам.
Последние двести лет — это время революций и все учащающегося перемещения идей. Не будем касаться фразы Ленина, контрабандой провезенного с Запада в поезде, о том, что революция — это паровоз истории. Настоящим революционером был Кант. Скальпелем чистейшей мысли он безвозвратно разделил единство времени и пространства. Поэтому, сознавая метафизическую тривиальность путешествия, он не покидал Кенигсберга. Хотя однажды он нарушил свои принципы и поехал в Голдап. За этот недостойный философа поступок решено было поставить ему на рыночной площади городка памятник. Надеюсь, до этого не дойдет, и бронзовый Кант в Голдапе не станет свидетельством превосходства неразумности философа над философией разума.
Anyway; возвращаясь к дороге, в которую пускаются не осознающие опасностей путешественники, — они по-прежнему беззаботно садятся в поезда в Москве, Кутне или Денвере. Они наивно считают, что доберутся до места назначения, являющегося в действительности обычным фатумом. Ловушкой, сплетенной из единства времени и пространства.
Вот, например, Мари в пустом купе ночного поезда Тулуза — Тарн. Она послушно отдается ритму езды. Ее загорелые худощавые ноги прикрывает белая юбка. Ткань ложится на манер балдахина, прикрывающего внутреннюю поверхность бедер и треугольник внизу живота. Свет, проникающий через материю, придает коже теплый оттенок. Лучится из девичьих сжатых ног.
В соседнем купе у открытого окна, в струе шумного душного воздуха, сидит комиссар Карден. После каждого глотка из пластиковой бутылки вода пятном расплывается на его светло-голубой рубашке. Карден дремлет. Гаснет свет, поезд тормозит. В темноте стонущий скрежет вагонов заглушает треск цикад. Полупустой поезд останавливается посреди августовской ночи. Он везет людей, но мог бы также перевозить темноту, вливающуюся сквозь открытые окна.
По коридору идет женщина с тявкающей собачкой на руках.
— Ну, ну, тихо, тихо, — она гладит песика, двумя пальцами сжимая визжащую мордочку.
— Вы не знаете, что случилось? — высунулся из купе Карден.
— Я не разбираюсь в технике, — буркнула она.
— При чем тут техника? Может, это корова стоит на путях?
Париж. Бесшабашная голодная богема, нищие эмигранты… Студия в мансарде, под самой крышей. Романтика и гротеск, эротика и юмор, лабиринт судеб и ситуаций, мистика колоды таро…
Лукавая, умная, по-женски сильная, по-настоящему женственная!..Она не боится на свете вообще ничего — кроме, наверное, ответственности за тех, кто от нее зависит…С мужчинами она управляется как с капризными котятами — но при этом сама умеет поиграть в капризного котенка…Современная женщина?Современная полька!
Париж. Бесшабашная голодная богема, нищие эмигранты… Студия в мансарде, под самой крышей. Романтика и гротеск, эротика и юмор, лабиринт судеб и ситуаций, мистика колоды таро…
Откровенный роман, покоривший весь мир! Смесь эротики, мистики, философии и иронии, переходящей в цинизм. Это правдивое зеркало жизни, в котором каждый найдет свое отражение.Быть женщиной в мире, которым правят мужчины, – легко ли это? А быть женщиной в католической Польше?… Доктору Кларе придется изведать многое, прежде чем она найдет ответы на свои вопросы. Она познакомится с восточной культурой, узнает цену любви и коварство предательства – и все это для того, чтобы в очередной раз убедиться: жизнь неисчерпаема в своем многообразии.
Сначала мы живем. Затем мы умираем. А что потом, неужели все по новой? А что, если у нас не одна попытка прожить жизнь, а десять тысяч? Десять тысяч попыток, чтобы понять, как же на самом деле жить правильно, постичь мудрость и стать совершенством. У Майло уже было 9995 шансов, и осталось всего пять, чтобы заслужить свое место в бесконечности вселенной. Но все, чего хочет Майло, – навсегда упасть в объятия Смерти (соблазнительной и длинноволосой). Или Сюзи, как он ее называет. Представляете, Смерть является причиной для жизни? И у Майло получится добиться своего, если он разгадает великую космическую головоломку.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Настоящая книга целиком посвящена будням современной венгерской Народной армии. В романе «Особенный год» автор рассказывает о событиях одного года из жизни стрелковой роты, повествует о том, как формируются характеры солдат, как складывается коллектив. Повседневный ратный труд небольшого, но сплоченного воинского коллектива предстает перед читателем нелегким, но важным и полезным. И. Уйвари, сам опытный офицер-воспитатель, со знанием дела пишет о жизни и службе венгерских воинов, показывает суровую романтику армейских будней. Книга рассчитана на широкий круг читателей.
Боги катаются на лыжах, пришельцы работают в бизнес-центрах, а люди ищут потерянный рай — в офисах, похожих на пещеры с сокровищами, в космосе или просто в своих снах. В мире рассказов Саши Щипина правду сложно отделить от вымысла, но сказочные декорации часто скрывают за собой печальную реальность. Герои Щипина продолжают верить в чудо — пусть даже в собственных глазах они выглядят полными идиотами.
Роман «Деревянные волки» — произведение, которое сработано на стыке реализма и мистики. Но все же, оно настолько заземлено тонкостями реальных событий, что без особого труда можно поверить в существование невидимого волка, от имени которого происходит повествование, который «охраняет» главного героя, передвигаясь за ним во времени и пространстве. Этот особый взгляд с неопределенной точки придает обыденным события (рождение, любовь, смерть) необъяснимый колорит — и уже не удивляют рассказы о том, что после смерти мы некоторое время можем видеть себя со стороны и очень многое понимать совсем по-другому.
«Голубь с зеленым горошком» — это роман, сочетающий в себе разнообразие жанров. Любовь и приключения, история и искусство, Париж и великолепная Мадейра. Одна случайно забытая в женевском аэропорту книга, которая объединит две совершенно разные жизни……Май 2010 года. Раннее утро. Музей современного искусства, Париж. Заспанная охрана в недоумении смотрит на стену, на которой покоятся пять пустых рам. В этот момент по бульвару Сен-Жермен спокойно идет человек с картиной Пабло Пикассо под курткой. У него свой четкий план, но судьба внесет свои коррективы.
Может ли современный нидерландский автор написать классический петербургский роман? Драматические события в жизни сына бывшего эсэсовца Йоханнеса Либмана — безвременная кончина супруги Эвы, исчезновение кольца и появление таинственной незнакомки, как две капли воды похожей на Эву, — приводят его в Санкт-Петербург. В лабиринтах петербургских улиц Либман находит разгадку собственного интригующего прошлого.По словам Ханса Варрена, патриарха нидерландской литературной критики, «эта книга похожа на Россию: одновременно талантливая и варварская».
Модный роман популярного немецкого писателя. Знаменитый композитор нанимает скромного аспиранта литобработчиком собственных мемуаров… Игра самолюбий и сладострастия, барочная атмосфера, заставляющая вспомнить о лучших вещах Джона Фаулза, тонкая ирония и убийственный сарказм — все это превратило изысканный роман немецкого автора в один из европейских бестселлеров на рубеже тысячелетий. Пасквиль или памфлет? Вот о чем спорит немецкая и международная критика.