Месяц как взрослая - [17]
Она думала о цехе-автомате на заводе у отца. Видеть не видела, но пыталась со слов отца представить себе, как бы она сидела за огромным пультом управления и нажимала бы то на одну, то на другую кнопку. А полный цех машин знай бы себе работал.
Она приподнялась на локтях.
— И еще… — начала она.
— Кое-кто обещал, что на пляже… — прервала ее Нийда.
— Конечно, конечно, — согласилась Силле. — Я только хотела сказать, что был бы у нас хотя бы полуавтомат или самая простая система транспортера… Ах, будь моя воля…
— Ты будто вышла из газетного очерка — этакий положительный герой, который не знает ни сна, ни покоя, все ломает голову над обычными производственными проблемами. Если бы еще в твоем мозгу засело что-нибудь особенное.
Силле фыркнула и обещала в другой раз, перед тем как идти загорать с Нийдой, оставить голову и мысли дома на полке или сдать их в камеру хранения.
Она раскинулась на песке и вдруг ощутила страшную тоску по отцу. И тут же словно бы услышала его спокойный вопрос: «Ну, и какие заботы, девочка, гнетут твою головушку?» И голубовато-серые отцовы глаза тоже будто бы рядом — приоткрой веки и увидишь, как они пытливо смотрят на тебя. Нагретый солнцем песок под рукой напоминает отцову щеку — теплую и чуть шершавую. Такими Силле помнила отцовы щеки с тех пор, когда мама училась в Москве и отец после работы хлопотал возле плиты и временами склонялся над дочкиной тетрадью по математике.
Силле гладила пальцами песок и думала, что потолковать лучше всего об этих рабочих делах было бы с отцом, потому что он машиностроитель и рационализатор. Может, помог бы даже придумать что-нибудь стоящее.
А почему бы нет! Какое имеет значение, что они работают временно? В эпоху покорения космоса просто не годится работать по старинке. Это же противоестественно. Потому что разум для того и дан, чтобы человек мог работать быстрей и с большим удовольствием.
Сейчас каждый член бригады все операции делает сам, начиная с того, что берет пустую коробку, и заканчивая приклеиванием этикетки. А если бы один брал коробку, выстилал ее бумагой, другой сортировал конфеты, третий раскладывал их, а четвертый…
Кто им запретит так делать? А может, девушки на ручной фасовке в цехе что-то уже придумали? Надо завтра же пойти посмотреть, как они укладывают свои сто десять — сто двадцать коробок. А что думает об этом Нийда?
Силле уселась на песке.
— Сперва надо поговорить с бригадиром, — сказала Нийда. — Нельзя обходить своего прямого начальника.
— Верно, — согласилась Силле. — И норма взрослых работниц тогда станет для нас достижимой. И мы с гордостью скажем, что нам не нужна детская норма, что мы можем делать столько же, сколько настоящие работницы. Вот что мы тогда скажем! И если пойдет гладко, то еще возьмем и вызовем их на соревнование.
— Будь мое веление, будь мое хотение, вот бы я, тогда бы я… — пропела Нийда.
— Именно! — воскликнула Силле. — Ты думаешь, что я играю в этакую самоуверенную всезнайку, которая считает себя здесь умнее всех и хочет — будь ее воля — показать, как по-настоящему должна работать фабрика. Думаешь, я подражаю каким-нибудь школьным выскочкам? Вовсе нет! — Силле легла и зарылась руками в теплый песок. — Я не собираюсь вечно расфасовывать конфеты. Благодарю покорно! Меня привлекает на фабрике то, что здесь есть над чем поломать голову. По крайней мере в нашей бригаде все еще в самом-самом зачатке.
— Верно, потому что наше умение не идет ни в какое сравнение с мастерством фабричных работниц. Не случайно нас разместили в клубе. А в цехах, сама знаешь, все по последнему слову техники. Закладывай шоколадную смесь, и машина сама отольет заготовки конфет, конвейер переправит их другой машине, которая заполнит заготовки кремом, и так дальше… До самых фасовщиц.
— Будто я не знаю! — вздохнула Силле. — Оттого-то и завидки берут…
13
Ласковое солнце и мерный шум прибоя постепенно погружали Силле в дрему, унесли ее куда-то в высокое, мягкое тепло. Назад, на прибрежный песок, ее вернул тихий и грустный вздох подружки:
— Я просто не знаю, что делать. Жизнь вдруг стала такой сложной.
Силле щурила глаза. Спросонья она не поняла сразу, чем вызвана озабоченность Нийды.
— Да, не такая уж это простая работа, — брякнула она.
— Я думаю о Воотелле… Не пойму его.
— А что с ним?
— Да хотя бы история с бутербродами.
— Ах, это! — Силле окончательно пробудилась. — Пустяки! Все — одноклассники…
— Не имеет значения, что одноклассники. Если он еще раз будет клянчить у Мерле бутерброды с кильками, то я на всю первую зарплату куплю «Таллинских килек» и пошлю с посыльным. Так я ему и сказала.
— А он?
— Что он? Спросил, сколько же это выйдет баночек. Если пятьдесят, то, может, стоит подумать. Что тогда он по крайней мере три года будет обеспечен килькой…
Нийда вздохнула.
Силле, прикрываясь от солнца, смотрела из-под руки на подругу. Та сидела опустив голову, выгнув спину. Будто придавленная непосильной ношей. Трудно было поверить, что это та самая всегда жизнерадостная Нийда.
— Как жалкий паяц… Хватает Мерле за плечо. И держит, и…
У Силле глаза полезли на лоб…
Неужели Нийда… влюбилась в Воотеле? Возможно ли это? До сих пор они собирали вместе своих букашек и таракашек и все было просто и ясно. А теперь вдруг… Ой-ой-ой!
