Место явки - стальная комната - [39]

Позвонил Олимпиаде Трофимовне.

— И что там? — спросила она вяло. Я зачитал.

— Слышали это много раз.

— Но я все-таки вам пошлю.

Запечатал конверт в конверт и послал по почте по старому адресу — квартиру-то разменять не успели.

Печальным концом Евгения Суркова впечатлился в те дни престарелый драматург Александр Штейн и быстро написал соответствующую пьесу. Пьеса никого не заинтересовала. То ли потому, что «желтое» еще не вошло в моду, то ли потому, что подобные жизненные типы слишком выразительны, чтобы безропотно укладываться в торопливые писания. Они ждут пера, достойного их масштаба.

…А тогда, давным-давно, я так и не позвонил Ломунову, как советовал Сурков. Не решился, побоялся: а вдруг не понравится! Это был бы приговор, который обжалованию практически не подлежал. В тех своих страхах я однажды признался Ломунову, но к тому времени уже прошло несколько лет, мы уже славно поработали с ним и над фильмом «Лев Толстой — наш современник», и над пьесой «Наташа Ростова».

— Напрасно не позвонили, — сказал он просто. — Мне ваша пьеса очень понравилась.

«ДОЧЬ ТОЛСТОГО УБРАТЬ!»

Выше было сказано, что министерство направило пьесу в цензуру. Мне не казалось это страшным — я же опирался в основном на легальные источники, на то, что можно было получить даже в библиотеках. Одного этого объема материала вполне было достаточно, чтобы осуществить собственную драматургическую концепцию толстовской ситуации в восьмом-десятом годах.

Но как же сильно я ошибся!

Главлит, а иначе говоря, цензуру, в моей пьесе устроило все, но, правда, кроме одного: «Ясная Поляна» тогда сможет продолжить свою публичную жизнь, когда из нее будет исключен персонаж Александра Львовна, младшая дочь Толстого!

Восклицательный знак поставлен не случайно.

Один из смысловых и сюжетных центров пьесы — страсти вокруг толстовского завещания. Свои сочинения Лев Николаевич поначалу завещал «во всеобщую собственность», то есть отдавал народу. Так и было написано в первом варианте документа. Но тогдашние юристы объяснили, что по российскому законодательству это сделать невозможно. Полагалось, как уточняет в своих мемуарах Александра Львовна, «оставить права на чье-нибудь имя с тем, чтобы это доверенное лицо исполнило волю отца». Так вот, этим «доверенным лицом» писатель назначил именно свою младшую дочь Александру. И ее потребовали убрать!

Мне то было ясно, что даже если, корежа оригинал, умолчать о юридических тонкостях, то все равно удаление столь важного персонажа повлечет за собой существенные изменения в тексте, заставит поменять целый ряд сюжетных положений.

В чем же провинилась почти девяностолетняя к тому времени старуха, младшая дочь Толстого, перед советским государством, перед его бдительной цензурой?

Незадолго до Второй мировой войны она при поддержке группы русских эмигрантов, среди которых был и Сергей Рахманинов, организовала и возглавила «Комитет помощи всем русским, нуждающимся в ней». В историю эта благотворительная организация вошла под кратким названием — «Толстовский фонд». Советская пропаганда выливала на этот фонд ушаты помоев: и с ЦРУ он связан, и шпионов поддерживает, и диссидентов подкармливает, и вообще собрал под свою крышу сплошь изменников Родины. Вот и запретили в порядке пропагандистского отмщения даже упоминать имя Александры Львовны в России — и в печати, и, как выяснилось, в пьесах тоже.

Вникая в яснополянскую ситуацию, мне, чем дальше, тем больше, начинало казаться, что иным молодым членам семьи не помешало бы добрее быть к своим немолодым родителям, больше следовать примеру Татьяны, чем Александры. Последней отец даже тайно передал записочку: «Ради Бога, никто не упрекайте мама и будьте с ней добры и кротки». Но не очень прислушивались там к слову простого сострадания, не смогли быть кроткими, слишком увлеклись «идеями».

Так что, прямо скажем, в первом варианте пьесы, попавшем в цензуру, Александра Львовна отнюдь не выглядела ангелом. В согласии со своей прямолинейной правдой, молодая, сильная, решительная, она действовала так, как действовала. Вряд ли ее можно было принять за положительного героя драмы. Но в главлите в тонкости не вникали: коли велено не упоминать вообще, то и не надо упоминать — убрать для ясности.

Надо было принимать решение: или упереться и, значит, поставить крест на всем проекте, или все-таки отказаться от персонажа «дочь Александра». И порадоваться, что хотя бы не потребовали убрать Льва Толстого.

Согласиться на экзекуцию — исключить из пьесы персонаж, конечно, было очевидным конформизмом. Простительным или не очень? Думаю, все-таки первое. Та же Александра Львовна, издавшая вместе с Чертковым три тома неопубликованных произведений отца («Посмертныя художественныя произведенiя Льва Николаевича Толстого». Под редакцiей В. Черткова. Изданiе Александры Львовны Толстой. — Во студенчестве я купил эти три книжки за 3 рубля), даже она в комментарии к «Отцу Сергию» сообщила: «Те места в тексте, которые выпущены по цензурным соображениям, везде заменены точками». Пошла, значит, на соглашение…

Сыграть в принципиальность и тем самым отказаться от пьесы было бы равно самоубийству. Такой путь пройден! Вот уже и положительный отзыв пришел из Института мировой литературы. Старший научный сотрудник, кандидат филологических наук Л. Громова-Опульская, сделав, конечно, непременные в таких случаях незначительные замечания, написала: