Место преступления - [42]

Сеньор Вальберг медленно поднял голову и взглянул на Кинтану с благодарностью, почти с умилением: у него буквально больше никого не было в целом мире, никому больше он не мог доверять. Не то чтобы он надеялся, что Кинтана спасет его от какой-нибудь опасности или же вечно будет выказывать ему все ту же преданность, — он сам был свидетелем того, как преданность улетучивается в считанные минуты, не оставив места даже сочувствию, — однако регулярные посещения, щедрая, даже не знающая меры, заботливость, практические услуги, которые тот постоянно ему оказывал, приучили его рассчитывать на Кинтану, незаметно для него самого подточили сопротивление, питаемое неизбывным стыдом и робостью, и в результате в тот последний вечер он доверил ему то, что, как казалось, не отважится рассказать никому на свете: он уверен в том, что автор преступлений, в которых фигурировали отрезанные губы, жил до него в этой самой квартире, которую он теперь занимает, что у преступника остались ключи и, воспользовавшись отсутствием сеньора Вальберга, он вошел в дом и оставил в холодильнике пузырек, наполненный спиртом, с плавающими в нем губами последней жертвы.

Впервые сеньор Вальберг позвонил Кинтане по телефону. Он позвонил ему из автомата, испытывая некоторые трудности, поскольку еще не успел освоиться с новыми моделями уличных телефонов; впрочем, он вообще не освоился, как он признавался сам себе, с реальной жизнью, будто провел в тюрьме не два года, а все двадцать. Для того чтобы его соединили с кабинетом Кинтаны, ему пришлось преодолеть заслон из двух секретарш, и это внушило ему весьма лестное представление о служебном положении своего юного друга. Кинтана же, услышав его голос, не сразу понял, кто с ним говорит, скорее всего потому, что, соединяя его, секретарша невнятно произнесла фамилию Вальберг. Где-то далеко слышался шум голосов и телефонных звонков, и сеньор Вальберг представил себе офис, в который ворвался его звонок: белые стены, лампы дневного света и экраны компьютеров, — и внезапно почувствовал, что поступает глупо и по-детски. Он с трудом удержался, чтобы не повесить трубку, пока Кинтана еще не узнал его и спрашивает, кто звонит. Не повредит ли его репутации дружба с бывшим осужденным? Однако сеньор Вальберг был настолько напуган, что сумел преодолеть стыдливость. Ради всего святого, дорогой Кинтана, приходите поскорее.

Это было в понедельник в начале марта, было облачно и дул ледяной ветер, но уже темнело с каждым днем все позже, и фасады зданий еще отражали свет дня, приглушенный грязно-серым цветом неба и выхлопными газами. В газетном киоске сеньор Вальберг краем глаза прочитал заголовок о преступлении, совершенном накануне ночью, но не отважился повернуть голову и даже не остановился. В небольших магазинчиках уже зажгли свет, а по ступеням рыночной лестницы спускались женщины в пальто с продуктовыми сумками, из которых торчал батон хлеба или широкие зеленые листья салата. По дороге домой сеньор Вальберг ощутил, что где-то рядом течет нормальная жизнь, согретая теплом, где по утрам царит привычное оживление, а по вечерам — и это видно через балконные двери — работает телевизор и кто-то накрывает стол к ужину. Этот мир находился прямо перед его взором, и стороннему наблюдателю могло бы показаться, что сеньор Вальберг тоже является его частью, однако на самом деле он был для него столь же недостижим, как северный полюс или вчерашний день.

Он подумал, что до скончания века будет жить в подполье и что ему одному — и никому другому — предназначена столь неисчерпаемая порция несчастья. Он смотрел на ставшие привычными лица людей своего квартала и с горечью думал, что за приветливостью незнакомцев тоже может скрываться враждебность и страх: возможно, сегодня он, например, прошел мимо убийцы, который отрезает губы женщинам, не исключено даже, что его лицо показалось ему дружелюбным и знакомым. В подъезде своего дома он немного помедлил в темноте, прежде чем нажать кнопку выключателя. Движимый какой-то суеверной осторожностью, он не стал подниматься на лифте и постарался, чтобы ступеньки не скрипели у него под ногами. Он провозился с дверью в квартиру, несколько секунд пребывая в смятении при мысли о том, что кто-то вновь вошел туда в его отсутствие и задвинул щеколду, чтобы не быть застигнутым врасплох. На самом же деле он, как обычно, поворачивал ключ вправо, а дверь толкал внутрь. В коридоре пахло сыростью и газом. Сеньору Вальбергу не захотелось входить в кухню, он войдет туда только после того, как появится Кинтана. Однако Кинтана сказал, что будет не раньше чем через час. Сеньор Вальберг зажег небольшую газовую горелку и, не включая света и не снимая пальто, опустился в кресло в столовой, где в последние месяцы он столько часов провел за чтением. Внезапно он почувствовал ностальгию по тому времени, которое даже пару часов назад казалось самым ужасным и одиноким в его жизни. Часы молчания и абсолютного покоя, проведенные за чтением Тацита или Монтеня, когда, оторвавшись от книги, вдруг обнаруживаешь, что уже ночь, а ты весь окоченел от холода; изредка разговоры с Кинтаной, в которых он не раз сбивался, сам не знает как, на чрезмерно самоуверенный или менторский тон. Но он чувствовал себя моложе оттого, что Кинтана без конца задавал вопросы и был готов учиться, его поражала способность Кинтаны решать практические вопросы: тот чинил моечные машины, знал, где можно раздобыть, несмотря на воскресенье, баллон с газом, был способен обнаружить неисправность в электропроводке, разыскать единственную на весь Мадрид лавчонку, где все еще продавались штепсели старого образца. И вот теперь, в этот вечер, уже зная о пузырьке со спиртом в холодильнике, сеньор Вальберг ждал Кинтану так, словно волей судьбы оказался преступником, которому только и осталось, что ждать приговора.