Место полного исчезновения: Эндекит - [28]

Игорь вдруг впервые осознал, что он в тюрьме, и это надолго, и неизвестно еще, куда приведет его этот скорбный путь, и что Лена полностью разрушила его жизнь, дав взамен лишь десять дней безоглядного счастья.

Но Игорь признался себе, что будь у него такая возможность повторить все, он опять бы пошел по тому же пути, ибо любовь лишает возможности рассуждать и выгадывать.

После завтрака в камеру опять ввалились вертухаи и стали выкликать „на выход с вещами“ осужденных. Понять, кого на какой этап „дергают“, было невозможно, все равно никто ничего не сказал бы. Сообщение об Игоре Васильеве было сделано по указанию начальника тюрьмы, и никто ничего не смел знать.

Игорь Васильев был уже внутренне готов к тяжкой дороге, к своему крестному пути, в конце которого его ждал крест, его Голгофа, после которой ему уготовлен либо рай, либо ад.

— Не забывай моих советов! — крикнул ему на прощание Колян.

Дверь камеры захлопнулась, Игорь уже стоял в строю крестников, осужденных на муки за грехи тяжкие.

В „воронок“ заключенных набили, как говорится, по самую завязку. Один из заключенных, сдавленный телами других, завопил с болью в голосе:

— Куда набиваешь, козел? Мы же не сельди в бочке!

— До пристани доедете! — весело ответил вертухай. — Не баре! В тесноте да не в обиде! А там свежий речной воздух. Аппетит даже нагуляете.

И он злобно захохотал.

Всем заключенным выдали спецпаек в зависимости от величины пути до лагеря назначения: черный хлеб и ржаную селедку. Игорь получил еще четыре кусочка сахара при норме два куска на день, из чего он вывел, что ехать ему не более двух дней, включая сегодняшний. Значит, вертухай говорил правду, и его лагерь находился не так уж и далеко, следовательно, можно было надеяться на лучшее, а надежда выжить в подобных обстоятельствах — это самое главное.

Пока „воронок“ ехал по асфальту, было еще терпимо, тесно, душно, но терпимо. Но как только машина свернула с асфальта на проселочную дорогу, ведущую к грузовому причалу, удаленному от речного порта на приличное расстояние, тогда народ почувствовал, каково быть в тесноте. Тут уж было не до обиды, потому что никто не мог гарантировать, куда тряхнет машину в следующую секунду и кто тогда завопит, прижатый массой тел к железу кузова.

Когда наконец машина остановилась, открылась дверь и старшина конвоя зычным голосом крикнул: „Выходь! Стройся по пять в колонну!“ Многие заключенные восприняли освобождение из чрева „воронка“ почти как освобождение от неволи, как долгожданную свободу.

Торопливо выпрыгивая на землю, они, с трудом удерживаясь на ногах, жадно хватали ртами свежий речной воздух и радостно оглядывались по сторонам.

Нетерпеливый крик, словно хлыстом, заставлял их строиться по пять человек в колонну.

По обе стороны от них на довольно большом расстоянии друг от друга выстроились автоматчики со взведенными стволами. Кроме автоматов, при них находились еще и овчарки, пристегнутые короткими поводками к их поясам. Карабин расстегивался очень легко, и при необходимости можно было спустить собак на заключенных в считанные секунды. Автоматы выглядели ненужными при наличии такой своры собак, но это было видно лишь на первый взгляд. Среди заключенных было мало невинных, вроде Игоря, которые страдали за свое молчание, а не за вину. Матерые преступники не были подарком никому из начальников лагерей. Отпетые бандиты и разбойники, грабители и насильники, взломщики и „медвежатники“ высшей квалификации — все они, повинуясь любому понятному им сигналу, ринутся на охрану, чтобы бежать.

Каждый заключенный, осужденный на десять-пятнадцать лет лишения свободы, мечтает о побеге с каторги.

Трудно, почти невозможно вынести столь длительное заключение при тяжелой, каторжной работе, а потому бегут они при первой возможности. Удается побег одному из тысячи, но и эта статистика все равно не останавливает беглецов.

Однако перед автоматами все Становятся кроткими, как овечки. Они покорно становились в ряды колонны и по команде двигались в сторону огромной баржи, где их партию за партией загоняли в трюм.

Разгрузив одну машину и загнав заключенных в чрево трюма баржи, охрана давала сигнал, и шофер „воронка“ уводил машину за следующей партией, а на ее место становилась под разгрузку другая машина.

А громадная баржа терпеливо ждала, когда ее чрево насытится заключенными и можно будет подавать сигнал буксиру, ожидающему ее на рейде в полной готовности подцепить баржу и повести ее далеко на север, выбрасывая партию за партией заключенных в многочисленные лагеря по берегам реки.

Место уплывающей баржи немедленно занимала другая, столь же ненасытная в своем чреве до заключенных, и стояла до тех пор, пока не насыщалась до отвала и, в свою очередь, не уходила в Богом проклятые места, чтобы выблевать отбросы общества в места, специально для этого предназначенные, где эти отбросы использовались на тяжелых работах, получая за это гроши, чисто символическую плату, за которые на воле никто бы и не подумал браться.

Но у рабов выбора не бывает, а они и были рабами, кто пожизненно, кто на десять-пятнадцать лет, срок, вполне достаточный для того, чтобы он стал пожизненным.