Место под солнцем - [91]

Зам сказал:

— Похвально… В первый раз, признаться, слышу, чтобы от поездки во Францию отказывались по такой причине. Ладно. Мы пошлем Зубарева.

Жена, как ни странно, была дома: с работы она пришла вовремя, а может быть, и нёмногим раньше. Для тех дней было это именно странно — прийти с работы и увидеть ее. Пацан, бубнящий, делал уроки. Сима только что вышла из его комнаты. Она вышла в халатике.

— Витька плохо решает задачи. Надо бы заняться с ним… Ты почему поздно?

— Я? — Он не сумел удержаться от иронии.

— Я не с упреком… Может, что случилось?

Тут он заметил, что голос у жены устоявшийся — вялый и тусклый. И виноватый:

— Поужинаешь сам, ладно?.. Устала: хожу и на ходу сплю.

Игнатьев сел с Витькой — проверил уроки.

Когда Витька уснул, Игнатьев — всё в тишине — сделал себе чай и поужинал один, вареным яйцом с колбасой.

Проходя мимо ее комнаты к себе, он заметил (в приоткрытую дверь), что Сима лежит ничком — головой уткнувшись в подушку. Он открыл дверь неторопливо; неторопливо же и вошел. Тая злое чувство, как это любят делать мужчины, он стал совсем умиротворен и спокоен, — он подошел и мягко спросил:

— Что с тобой?

Он, даже и мягчея, чувствовал и знал, что она его, конечно же, не растрогает; той злости было с запасом.

— Сережа, у меня опять что-то не в порядке. Живот болит. Я к врачу сегодня ходила…

Она говорила, лица не поворачивая, приглушенно. Лежала на животе, лицом в подушку.

— И что сказала врач?

— Сказала, что не в порядке. И велела зайти завтра.

Он спросил все так же спокойно:

— Ты уверена, что не в порядке с животом, может быть, ниже?

Он видел, как она вздрогнула спиной.

— …Мало ли что бывает. Я ведь не осуждаю. — Игнатьев поспешил тут же смягчить: — В жизни все бывает.

Она уснула.

А Игнатьев томился. Он принял снотворное, однако не уснул и вновь шастал туда и сюда, из кухни в комнату; разворачиваясь, он каждый раз как-то тоскливо обкарнывал свое однообразное движение: ему было тесно здесь, нехорошо и тесно. В зеркало он уж и не глядел. Прикрыв дверь комнаты плотнее, он стал было слушать транзисторный приемник, чтобы, может быть, увлечься. А потом вдруг направился к жене и в ярости растолкал спящую. Он кричал свистящим шепотом: «Я тебя голую сейчас за дверь выставлю! Выгоню!» Ему казалось, что в выставлении за дверь есть некое обличение и страшный позор. Он суетился. Он только в юности скандалил и дрался с женщиной и уже забыл, как это делается.

— А?.. Что?.. — Она щурилась от света, подняв к глазам ладонь (а может быть, оберегала лицо от удара).

— Что?.. Я тебе скажу — что. И идиоту ясно, чем ты занималась до трех ночи. — И он назвал словом, чем она занималась. — Ты думаешь, никто не знает — или ты забыла, что мужики все болтуны?

— Да что ты…

Она невнятно оправдывалась, он же, вырвав из постели, толкал теперь ее к двери. Он сильно и уже несуетливо, толкал. «Я… Мы… Кофе пили», — лгала она, торопясь, чтобы хоть как-то и что-то солгать, но тут последним сильным рывком он вытолкнул, выставил ее на лестничную клетку. Она была в ночной рубашке, старенькой и ветхой, неудивительно, что в двух-трех местах ткань рубашки немедленно распалась, порвалась и висела клочьями и длинными нитками, там же белело тело. Возможно, были ссадины. Он запер за ней дверь. Но и минуты не прошло, открыл — вспомнил, что зима. Она стояла, прижав руки к груди. Ему пришлось выйти и втолкнуть ее обратно.

— Иди, — с присвистом сказал он.

— Я только пошла с одним нашим… кофе…

— Ты пошла, по рукам. И хватит об этом.

Однако после всей этой сцены она довольно быстро и буднично уснула: уже минут через пятнадцать, ну двадцать Игнатьев услышал ровное ее дыхание, и сомнений тут быть не могло — она спала. Игнатьев не спал до утра. Шастал. Чай пил.

С утра обсуждался снос двухэтажного дома, принадлежавшего их НИИ.

За то, чтобы сохранить дом за собой, НИИ боролся с райисполкомом не один год и не два. Райисполкому, как водится, объясняли и доказывали, что дом представляет историческую ценность: верный, хотя и обычный, прием. Было добыто слабенькое, но все же свидетельство, что дом типичен для архитектуры XVIII столетия. И было почти подтверждено,‘ что однажды проездом в доме ночевал Багратион, — в райисполком отсылали бумагу за бумагой, всё дерзкие.

В райисполкоме заколебались. Но колебания были тут же отброшены, как только выяснилось, что здесь (уже независимо от райисполкома и независимо от НИИ) пройдет новый проспект, по замыслу — красивый. Спор был кончен: НИИ дом потерял. Но, потеряв дом, НИИ не хотел потерять хотя бы достоинства, и потому теперь совещание было нацелено на то, что НИИ сам вынесет решение о сносе, опережая решение свыше.

Председательствовал замдиректора. Игнатьев, ночь не спавший и желтый от курева, сидел с ним рядом.

— …Товарищи, — зам повторял и уже повышал голос. — Товарищи! Наш НИИ, уверяю вас, вполне сможет обойтись без этих нескольких комнат.

— Двенадцать комнат! — выкрикнул кто-то.

— Да, двенадцать, ну и что же…

Собрание зашумело.

— А как же Багратион? — выкрикнули у окна.

— Но, товарищи… Во-первых, не доказано, что князь Багратион доподлинно ночевал в этом доме. Во-вторых, райисполком обещал в пределах территории нашего же института высвободить нам один из домов. Имеется специальное решение: у нас имеются