Место под облаком - [29]

— Давай побежим, а то вдруг папка в окошко смотрит.

Шагов двадцать пробежали, Василий при этом не знал куда деваться.

— Расскажи, Ксения, мне стихотворение собственного сочинения, — сказал он и поразился тому, как сказал: покровительственно, складно, глупо попросту. Но — несло: — О счастье, о любви и о свободе.

— Сейчас, — обрадовалась Ксения, не заметив страдающего Василия. — Я много сочинила. Вот, например… Сейчас… Чего-то мне неудобно. Так. Ладно, сейчас. «Не забуду я этой минуты, буду помнить тебя я всегда, но на время нашей разлуки не забудь и ты меня». Вот! Нравится?

— Чрезвычайно, — поперхнулся смешком Василий. — Очень интересно и хорошо по форме. Содержательно и емко.

— Неужели уж так прямо и плохо? — почему-то рассердилась Ксения. — Смотри, сейчас домой уйду.

— Зачем домой? — удивился Василий.

«Витька завтра встанет раньше меня, как штык встанет, а потом будет подсмеиваться. Нет, я тоже встану. В день сто км надо, не меньше, сто км в день, я повторяю, ну хотя бы пятьдесят, ты меня понял? Вперед, вперед… "Не забудь и ты меня"… надо же…»

— Ты не поняла, я наоборот, хвалю.

— Неужели? Тогда еще хочешь? «Пролетят наши юные годы, — восторженно начала декламировать Ксения, — разлетимся в другие края…» Нет, нет, я лучше другое. «Сердце девушки — касса закрытая, от которого мало ключей, сердце девушки…»

Они вышли на крутой пригорок за деревней. В лесу, на опушке темнели какие-то прямоугольные ямы. Это не могилы, это дренажи. Дальше, в низине, таились смутными группами кусты, потом начинался лес и ночной мрак. Крупными пузырями, затхлая, поблескивала в канавах вода. Пересохшая охристая глина бугрилась по краям. «Черт знает что, зачем канав нарыли и все бросили? Лучше бы их не было».

Столп тепла невидимкой курился над пригорком, пахло сеном и цветами. «Чмк!» — тихо, встревоженно и призывно резануло тишину птичьм вскриком. Бултыхнулась лягушка, или это ком глины возвратился в родное лоно? Еле виднелись в логу стога.

Ксения подошла к тоненькой березе, скупо выделенной природой для украшения околицы, взялась рукой за ствол, и, глядя совсем мимо постороннего и уже полузабытого слушателя, так померещилось слушателю, с детски-старательным выражением объявила:

— Стихотворение называется «Тебе»! «Ты помнишь, был вечер туманом одет, огнями роса на траве, и твой осторожный, пугливый твой след терялся в опавшей листве…»

Василий словно очнулся — оторопел от музыки, но тут же подумал с шевельнувшейся тоской: «Врет девочка. Это чужое».

— Ксения, отец, наверное, ругаться будет.

— А чего это вдруг? Не бу-удет, — плавно махнула длинной рукой Ксения. — Он добрый у меня, ручной совсем. Он никогда не ругается ни с кем: ни с мамой, ни с начальниками. Он без меня даже на рыбалку в иной раз не ходит.

Василий отважно шагнул к мгновенно отскочившей Ксении.

— Ага! — спряталась она за стволик. — Понравилось? Я так и знала.

Растопырив пальцы, Василий сделал еще шаг. Эдакий бросок в сторону — Ксения грациозно отклонилась в другую.

— Погоди, — громко, с хрипотцой прошептал Василий.

— Не поймаешь, не поймаешь! — отступала она, смеясь. Василий, изнывая, тихонько дрожал.

— Все же я тебя поймаю сейчас.

— Фиг! — Побежало желтое пятно… Побежала Ксения с пригорка к лесу, коротко оглядываясь на преследователя. Она ловко перепрыгивала кочки, а Василий не мог оторвать глаз от нее, под ноги не смотрел, и пару раз споткнулся, упал в траву.

Вломился, вбежал в лес. Тишина. Ксения исчезла.

— Ксюша… Ксения, где же ты? — Глаза быстро привыкли к мраку; деревья были толстые, старые, стволы метра на два вверх покрыты серым в потемках мхом, словно толстенными шерстяными чулками. Это бор-беломшанник. И под ногами был толстый мягкий ковер белого мха.

— Ау, — сказала Ксения. Василий обернулся.

Она стояла у беломшанного ствола в расстегнутой блузке, распущенные волосы едва прикрывали грудь.

Ксения залезла под свою миниатюрную юбочку, сняла красные трусики с белой окантовкой, медленным жестом откинула их в сторону.

— Иди ко мне, — пропела она.

Что-то еще повозилась на поясе, юбка упала к ногам.

— Иди, — сказала Ксения, широко расставив ноги.

* * *

Очнувшись, Василий обнаружил себя лежащим в перине мха, он сжимал в объятьях Ксению, часто и горячо дышащую ему в лицо.

— Понравилось? — пролепетала Ксения. — А я еще хочу.

* * *

Они медленно шли по логу, околице, по деревенской улице. Ни в одном окошке света не было. Ксения обняла за шею заторможенного Василия.

— Видишь? — подняла она указательный палец. — Видишь, как стало сразу светло? Это только у меня тут такие ночи бывают необыкновенные, потому что моя деревня особенно расположена, только об этом не знает почти никто, а теперь вот ты знаешь. Видишь, как светло и необыкновенно?

— Вижу, — сказал Василий. — Необыкновенно.

— Это начало таежной зоны. Боры-беломшанники. Моим дядькам-охотничкам не зря я нравлюсь, — сказала Ксения, заглянув в лицо Василия. — Знаешь, сколько они нам с папой денег дают? Это у нас лунные погоды. Люблю! Нара-ри-ра-а… — провальсировала Ксения и — прыг на крыльцо. — До свиданьица, Василий Павлович, вы напишите мне письмо, Василий Павлович, адрес простой: область, район, почтовое отделение, деревня, такой-то, лично в руки, лети с приветом, вернись с ответом… А я тебе отвечу, а ты мне, и снова я тебе. Вдруг еще приедешь к нам в гости, когда разбогатеешь. Представляете? А после, пройдет сто лет, мы с тобой в городе Твери встретимся, вот смеху будет.