Место под облаком - [24]

— Ну шеф, — смеется Виктор, — ты даешь! — И подтягивает громко и без мелодии, шутовски, о том, что эти облака и зовут, и ведут за собой в дальний край. Поют они эту песню, первую пришедшую на память, никак не такую бы хотелось вспомнить и спеть, но ничего, ничего, надо же как-то освободиться от восторженной слабости Василию. Забавляется, смеется после каждой строчки Виктор. «Шеф, — говорит он, — Петров скажет, балдежники какие-то нагрянули, бичи и кирюхи. Шеф! Ау!» Василия неудержимо тянет дремать.

— Юноша, — говорит он, — а до чего же хороша эта девочка Ксения! Такая естественная, непосредственная.

Лег набок; непроизвольным жестом сунул воротник под щеку, ладони лодочкой внедрил между подтянутых к животу коленок, чмокнул, чихнул, поерзал, устраиваясь, раздавливая какие-то досадные желваки под шеей плечом. Шу-шу-шу, — пробирается кто-то тайком в сене.

— Шеф! — донеслось удивленное, — кемарить что ли?

— Мм-м? — мотнул головой Василий и заснул.

— Василий Павлович, а Василий Павлович, — голоском Ксении тоненько пропищала ласточка из гнезда. — Сисилий Павловис-с-с, у меня для вас, для вашей песенки есть слова подходящие, хотите, научу, очень просто, Сисилий Павловис, надо только летать и чирикать, чирикать и летать, как я, птичка небесная, и вечное наслаждение будет вам, давайте полетаем вместе, я вас научу…

Вот брюхатое облако, похожее на виноградную гроздь, висит в белесом небе, бесшумные молнии ломаными стрелами вспыхивают там и сям, как кегли свисают из него рыжие кильки, свисают и раскачиваются, раскачиваются, отрываются и летят с писком вниз на Василия, дергается Василий, хочет убежать на крылечко домика в два окошка, в одном виднеется среди цветов и колосьев девичье личико, а кильки все летят, увеличиваются, распухают животами, больные из водохранилища, требуют спасти их жизнь, Ксения в окошке манит тоненьким пальчиком с грязненьким ноготком, на ее головке венок из ромашек и васильков… «Шу-шу», — говорит Виктор, и ногами вперед зарывается в сено, зарылся, высунул востренькую мышиную мордочку, поглаживает коготками метровые усища, насмехается: заболел, шеф? «Шу-шу?» Мелькают никелем велосипедные спицы на изумрудном пригорке, несется на горном велосипеде Ксения, такая желанная, желтая блузка расстегнута и дуется пузырем на спине, задирается, грудки у Ксении белые, незагорелые, маленькие и тугие, алые трусики с белой кружевной оторочкой… и уже совсем туманится палевая даль, речка слепит веселым перекатом и бормочет на ушко, картавая и насмешливая, настойчиво бормочет о том, что… никогда тебе не догнать девочку Ксению, и что-то еще, но не знает языка речных струй очарованный человек, как близко ямочка на щеке Ксении, она уже облизывает сухие губки быстрым языком, и уже ощущают ладони солнечное тепло ее тела, какая она вся гладкая-гладкая, гибкая, она пахнет сеном и водой, но вот откуда ни возьмись, бежит грозный рыцарь, юноша Витольд Решительный, при багровом плаще и со шпагою, и целится клинком в истекающее любовью и истомой бедное сердце Василия. «Все, пропала моя жизнь и моя Ксения пропала для меня…» «Ах, мы умрем вместе, Сисилий Павловис-с…» «Стой, стой, гад!» — хочет крикнуть Василий и шепчет: «Вместе, вместе, моя единственная…» Горячая земляничка тает на губах — это поцелуй Ксении, такой долгий и сладкий. «Теперь я навсегда твоя…» Шершавые, загорелые плечики, она приникла к нему всем своим телом… Тянется губами, всем существом своим изнывающий желанием Василий хочет удержать, завладеть навечно, и вот они уже летят в сияющий зенит к жаворонкам и ласточкам, в долгом невиданном наслаждении сжимая в объятиях плащ-накидку военного образца, которой заботливый Виктор накрыл товарища, чтобы не беспокоили его комары да мухи. Просыпается не вынесший напряжения Василий. Колется везде жесткое сено и ничем не пахнет. В руке миллиард иголок, отлежал.

Сел, утерся.

Надо же, какая ерунда… жалко. И вдруг с опустошающей мгновенной досадой понял, что проспал две ночи подряд, всю жизнь, все на свете проспал. Зато какой сон был чудесный, цветной и объемный, он же словно наяву ощущал ее тело, поцелуй (Василий потрогал губы) и запах волос… Посмотрел на часы, улыбнулся: девять вечера.

Виктор, раскинувшись, как дровосек, спал, похрапывая в два голоса, и в ноздре посвистывала какая-то сопелка.

Василий вышел, потоптался у сарая, и как-то оказался вблизи дома Петрова, да где же он еще мог оказаться?

У крыльца стоял велосипед, тусклый, даже слегка как бы пушистый от пыли. Свисая, на седле ворохнулся большой белый кот и, насупившись, следил красноватыми глазами за Василием.

— Кис, — сказал Василий и протянул руку.

— Мур-р? — раскатисто и картаво спросил альбинос и боднул ладонь, ласкаясь.

Из распахнутого окна терпко пахло жареными грибами, луком; слышалась музыка. Сразу захотелось жареных грибков с лучком и картошечкой. На подоконнике стояли консервные банки из-под тушенки и гороха, из них вульгарно торчали мясистые стебли кактуса. Две герани в щербатых кринках кустились по бокам.

— Ага! — возникла среди гераней растрепанная Ксения, словно таилась и ждала напугать. — Здрасьте! Как поспали, что приснилось? — подозрительно лукаво прищурилась она, и Василий смутился. — У, сони какие! А я накаталась… вот так! — сделала она знакомый жест большим пальцем. — У вас велик вот такой! — повторила. — А потом я еще пол вымыла, и крыльцо, и сени, и грибов нашла, пока в магазин ездила, одни рыжики, не верите? Одни-одни! Грибы жарю на примусе. Будете? Лук, сметана! Я и винца купила, батя велел угостить вас.