Место нечисто - [3]

Расходились, когда ночь сдавала свои позиции утру: было еще темно, но на востоке уже алела полоска зари. Ночью наш городок почти не освещался. Фонари были только у знаковых зданий: у дирекции фабрики, у отделения милиции. У школы горел фонарь, но когда мы вышли за пределы его возможностей, нас обступила кромешная тьма. Было на редкость тепло, даже душно, никакого намека на ветерок. Из палисадников частных домиков доносились пряные цветочные запахи. А еще было тихо, так тихо, как бывает только на исходе ночи, и собаки, которых в округе было множество, молчали, как видно, утомленные трудной ночной вахтой. И мы шли молча, в уме я подбирал подходящую для беседы тему, но никак не мог подобрать.

Так, не завязав разговора, мы вышли к месту, где надо было определяться, какой дорогой идти в северную, где жила Таня, часть города. Взяв девушку за руку, я повернул в направлении шоссе, большака, как называли его местные.

— Почему? — спросила Таня. — разве мы не пойдем самым коротким путем?

Я смутился. Меня удивило то, что она, девочка-«северянка», как я представлял, не бывавшая на наших «югах», знает об этой тропинке. И еще подумалось: известны ли ей местные предания об этом пути? Трудно сказать, боялся ли я чего, но идти темной сырой низиной мне не хотелось. Понятно, посвятить Таню в эти предания было равносильно признанию в собственной трусости, вело к падению в ее глазах. Это исключалось. А она, как я понял, и не допускала вариантов.

— Но твои каблуки, — начал было я…

— Идем, идем, — негромко, но твердо сказала Таня и потянула меня в направлении леса.

На тропе было еще темнее, чем на улицах. В паре метров можно было потерять друг друга, и, чтобы этого не случилось, я деликатно обнял девушку за талию. Идти, взявшись за руки, по этому узкому проспекту было неудобно. «Ну вот, — подумалось, — хотя бы что-то приятное извлекается из этой ситуации». Шли медленно, да и нельзя было иначе. Говорили о прошедшем вечере, я рассказывал о тех, с кем она сегодня познакомилась. Не сказать, что Таня было заинтересованной собеседницей, просто я считал необходимостью поддерживать беседу, что-то говорить. Постепенно сумерки рассеивались, там, где кусты и деревья отступали от тропинки, уже можно было рассмотреть очертания отдельно стоящих деревьев. Зачирикали какие-то пичужки, удивительное, притягательное зрелище представляла река, когда ее было видно в разрядке кустарника. Она курилась, ее поверхность была покрыта полуметровой туманной толщей, напоминающей вату, парообразное одеяло. Слои-завитки толщи были подвижны, но не поднимались вверх, граница с воздухом выше была четкой, совсем не рваной.

До того места, где тропинка выходила к шоссе, было уже недалеко, менее километра, когда я на выдохе решил, что мы без приключений миновали. Кажется, я не успел и мысленно проговорить эту победную реляцию, когда случилось это.

Мой слух уловил плач, где-то далеко кто-то плакал. Показалось, ребенок. Я остановился, обратился к своей спутнице.

— Слышишь?

— Что?

— Кто-то плачет.

— Нет, не слышу, — ответила она помедлив.

Мы остановились, плач стал громче.

— И сейчас не слышишь?

— Нет.

Постепенно стало понятно, с какой стороны доносились звуки — со стороны реки. Слева, в стороне леса, было темно, справа — светлее: на береговой полосе в этом месте, метров пять-десять, совсем не было кустарника, просматривалась и курящаяся надводная поверхность, и даже противоположный, метрах в двадцати-тридцати, берег. Плач, временами переходящий в скулящий вой, не был громким, но слышался вполне отчетливо.

— И сейчас не слышишь? — спросил я.

— Нет, — был ответ Тани.

Она стояла вполне спокойная, кажется, пожимая плечами на мои будто бы странные вопрошания.

И тут, примерно на середине реки, я увидел нечто, будто вросшее в покрывавшую поверхность реки туманную белизну или вырастающее из нее и воспроизводящее этот подвывающий плач. Приглядевшись, я заметил, что оно, это нечто, двигалось. Шевеления каких-то членов не было, но оно двигалось к нашему берегу, в нашу сторону, сомнений не было — к нам. Описать увиденное трудно или даже невозможно. Очевидно, это явление обладало плотностью, поскольку оставляло след, отбрасывало влево, вправо небольшие клочки тумана.

— Видишь? — спросил я девушку.

Она внимательно посмотрела на меня, но ничего не ответила. Издавая те же звуки, оно приближалось.

— Уходи, иди вперед, — сказал я Тане.

Она послушалась, я остался ждать, интуитивно понимая, что мне надо остаться. Было ли мне страшно? Нет. Я вполне владел собой, достаточно ясно осознавал происходящее. Мне было жутко. Шевелился ли волос на голове? Возможно. Жутко — это не более высокая степень «страшно». Страх можно преодолеть, он может мобилизовать, заставить искать выход из самого безвыходного положения. Ужас — другое, это реакция на явление метафизического порядка, сопротивление исключается полным осознанием его бесполезности: от тебя ничего не зависит.

Оно подошло ко мне на расстоянии вытянутой руки. Рост — метра полтора или меньше, туловище, голова, маленькие ручки и ножки без конечностей, оно было похоже на поделку из старой темной соломы. Родовая принадлежность — вне определения. Наш разговор длился недолго. Я по-прежнему слышал плач, но в нем стали различаться слова, вопросы. Вопросов было три, очень простые, даже никчемные, на все три вопроса я ответил искренним «не знаю».