Место на земле - [39]

Школьники были спокойны и уравновешенны — так же, как и взрослые жители Дамиетты, однако в присутствии аль-Хифни-эфенди они теряли свою обычную сдержанность. Сидевшие на задних скамьях лучше всех умели передразнивать его и всегда потешались над ним, когда он поворачивался спиной к классу. А те, кто сидел впереди, стряхивали ему на брюки чернила со своих перьев, когда он проходил между рядами, или привязывали к хлястику его пиджака хвосты из цветной бумаги. Эта проделка обычно так и не обнаруживалась до конца урока. Зато после перемены он с военной решимостью входил в класс и пристально нас оглядывал. Мы молчали. Тогда, выбрав одного из учеников, он обрушивался с проклятиями на него, на его отца и на этом успокаивался.

При этом он обращался с нами, как со взрослыми. Часто, прервав урок, он вдруг начинал рассказывать нам о своих горестях. Живет он в гостинице один, семья его в Каире. Недавно его обманул мясник: продал фунт мяса, а оказалось — там больше половины костей, и, в довершение ко всему, слуга в гостинице, которому он отдал жарить мясо, съел два больших куска. А еще у него однажды пропал бумажник, а в нем два египетских фунта…

Аль-Хифни-эфенди рассказывал нам и о своем сыне, который живет в Каире, слишком увлекается девицами и уже три раза проваливался на экзаменах; о жене, которая отказалась переселиться к нему в Дамиетту, но не отказывается получать в начале каждого месяца бо́льшую часть его заработной платы.

Слушая все это, мы иногда посмеивались, иногда делали вид, что опечалены, и сочувствовали ему, но он не обращал на нас внимания. Лицо его всегда оставалось недовольным и страдальческим, будто его вечно мучили колики.

Никто его не ценил: ученики и коллеги-учителя подшучивали над ним, директор, встречая его, всякий раз хмурился и обязательно за что-нибудь распекал, а инспекторы не только давали ему самые отрицательные характеристики в своих докладах, но и не стеснялись дурно о нем высказываться даже в нашем присутствии.

Я терпеть не мог его пиджак, в котором он ходил и зимой и летом, ненавидел его сползавший на сторону галстук, измятый, грязный платок, который он среди урока как ни в чем не бывало извлекал из кармана, чтобы протереть им свои зубы, желтые от постоянного курения.

Все это не нравилось мне, но вместе с тем я любил его. В его толстом, коротком теле, утиной походке, в излишней его откровенности, в страдальческом взгляде, в небрежно надвинутом на затылок торбуше — во всем его облике угадывалось что-то хорошее, что мы чувствовали своими маленькими сердцами и за что любили его. Однако эта любовь не мешала мне вместе с другими смеяться над ним. Однажды его пиджак оказался настолько близко от меня, что я не выдержал и привязал хвост из бумаги к его хлястику.

Я никогда не забуду того дня, когда он вошел в класс и мы, встав для приветствия, увидели в его руках листы с экзаменационными отметками за полугодие. Каждый, кто имел отношение к экзаменам, вселял в нас страх. Пользуясь нашим подавленным молчанием, учителя обычно заводили длинный разговор о неуспеваемости в классе.

Как всегда, тяжело переводя дыхание перед тем, как заговорить, аль-Хифни-эфенди указал на меня, похвалил мою работу и зачитал ее как пример для всех. Это был день моей большой радости: моя отметка оказалась одной из лучших в классе.

С тех пор меня прозвали «профессором химии», и я стремился сохранить за собой это прозвище. Я тщательно выучивал все, что задавал аль-Хифни-эфенди, но вскоре его перевели в другую школу. Мы тепло распрощались.

Все это лишь маленький эпизод в моей жизни, забытый и уже не волнующий. Ведь с той поры прошло десять лет…

И вот я подхожу к этому человеку, который сейчас погружен в чтение газеты, сажусь напротив и смущенно спрашиваю, помнит ли он меня.

Он посмотрел на меня все тем же недовольным и страдальческим взглядом и ничего не ответил. Тогда я стал сбивчиво напоминать ему про колбу, взорвавшуюся во время объяснения закона о равенстве объемов, назвал главных заводил нашего класса: ар-Рифаи, ад-Дугейди, Ахмеда Муслима.

И вскоре он вспомнил меня. Вернее, он вспомнил своего ученика, маленького мальчика, которым я был десять лет назад: казалось, это воспоминание не доставило ему радости. Должно быть, он вспомнил хвосты из цветной бумаги, выговоры директора и всеобщее к нему пренебрежение.

Однако я продолжал говорить о событиях давно прошедших лет, тех лет, которые уже не повторятся и ничем уже не обогатят нашу жизнь.

Я ему напомнил его слова, которые стали самым светлым воспоминанием моего детства и помогли мне выбрать жизненный путь. Я сказал, что ценю его с давних пор.

Казалось, он удивился, но потом, помедлив немного, начал рассказывать о том, как его переводят из одной школы в другую; о министерстве, которое не дает ему повышения; о своих коллегах, которые стали инспекторами, а он все еще остается простым учителем. Рассказал о своей жене — он с ней развелся, но продолжает посылать ей деньги, почти всю свою зарплату. А сын — сын бросил школу и пошел сниматься в кино…

Я напомнил ему, что меня прозвали «профессором химии». В первый раз за время нашего разговора он улыбнулся и стал внимательно слушать мой рассказ о том, как я занял первое место на химической олимпиаде, как поступил в университет, как окончил его и получил звание магистра, затем доктора наук.