Место льва - [32]

И он ушел.

Глава десятая БЕЗДНА В ДОМЕ

Разговор в машине между Энтони и доктором Рокботэмом по пути к дому Берринджера был легким и вежливым, с вкраплением серьезных ноток. Они начали с обсуждения необычных метеорологических условий, согласившись с тем, что такие частые раскаты грома без молнии или дождя весьма необычны.

— Я полагаю, это нечто вроде электрического разряда, — сказал доктор, — хотя почему разряд должен быть слышен, но не виден, я не знаю.

— Я заметил это, когда был здесь в четверг, — ответил Энтони, — и еще раз вчера. Он кажется громче за городом, а в городе слышится гораздо слабее.

— Я думаю, глушится обычными шумами, — сказал доктор. — Весьма неприятно для некоторых моих пациентов, особенно нервных. Даже на самых спокойных людей это иногда влияет весьма необычным образом. Вот, например, моя жена — согласитесь, нет никого спокойнее ее, — даже она пришла сегодня утром — обычно утром по воскресеньям, когда хорошая погода и она не занята, она навещает нашу старую служанку — и, вы представляете, рассказала о небольшом землетрясении.

— Землетрясении! — воскликнул Энтони.

— Она заявила, что земля под ней дрогнула, — продолжал доктор. — Она в это время переходила поле как раз рядом с железнодорожным мостом и чуть не упала на грядку с капустой, слегка повредила ногу. Конечно, небольшой толчок вполне мог случиться, но я в это время был в городе и ничего не заметил. Вы, я полагаю, тоже?

— Совсем ничего, — подтвердил Энтони.

— Я так и думал, — сказал доктор. — Опять же, жара — вы чувствуете? Лето будет очень утомительным.

Откинувшись в машине, Энтони угрюмо сказал:

— Да, лето будет очень утомительным.

— Вам не нравится жара? — спросил доктор.

И Энтони ответил чистую правду:

— Эта жара мне не нравится.

— Да никому не нравится. Хотя сам я как раз не против, — сказал доктор. — Зимой не так удобно. У докторов, знаете, такая жизнь… разная погода, разные люди. Особенно люди, я иногда говорю, что лучше быть ветеринаром в зоопарке.

— Кстати, о зоопарках… Львицу, которая недавно бродила где-то здесь, все-таки поймали? — спросил Энтони.

— Занятная штука, — ответил доктор. — Во вторник вечером ходили разные слухи, а потом — тишина. Она, должно быть, ушла куда-то. Конечно, люди побаиваются выходить из города ночью. Знаете, эти звери в неволе довольно робкие. Если львица вообще была. Сам цирк на следующий день уехал, и когда в пятницу я видел главного инспектора, он все шутил по этому поводу.

— Правда? — сказал Энтони. — Должно быть, он очень смелый человек.

— Я ему сказал, — продолжал доктор, — что готов посмеяться над мыслью, над идеей, если хотите, но не над фактом. И любой из нас, полагаю, тоже.

Он сделал паузу, но у Энтони пропало желание поддерживать разговор. Упоминание «идеи» вызвало приступ страха. Он вполне осознавал, что оказался меж двух миров. Один — привычный и приятный в общем-то мир, в котором люди обсуждают разные идеи и даже готовы посмеяться над некоторыми, а второй — зыбкий незримый мир, в котором Идеи, живые и ужасные, подавляют умы, разбивают жизни и сеют разрушение там, где появляются. Вот уже показался дом, таинственный и безмолвный, где за границами обычного человеческого знания ждут и формируются возможности. Надо ли ему выходить из машины, открывать калитку, входить в сад? Нельзя ли вернуться под каким-нибудь благовидным предлогом, или даже без него, прежде чем откроется дверь и им придется войти туда, где этот старик, каким он его помнил, лежит в жуткой неподвижности? Какая новая напасть, какой зверь неописуемой силы или красоты, возможно, именно сейчас спускается по лестнице? Какое чудище притаилось в прихожей?

В действительности единственным чудищем в доме оказалась экономка. Да и она едва ли заслуживала такое звание, разве что была весьма склонна к полноте. Она впустила их, переговорила с доктором, проводила к лестнице, где наверху ждал санитар. Энтони пошел следом; сердце его, полное забот о Квентине и Дамарис, стремилось к знанию, которое, может быть, даст наконец измученным людям уверенность и покой. Он вспомнил фразу, над которой размышлял полночи. «Первый круг — это Лев, второй — Змея, третий…» Но что, что же было третьим? Какая греховная судьба столетия назад так исковеркала этот том об ангелах, чтобы препятствовать сейчас его открытию? «Крылья Орла» — ну, если это нужно, тогда он, настолько, насколько возможно, войдет в этот круг Орла, который был — как там говорилось? — «Знанием Небожителей на месте Небожителей».

— И помоги нам всем Господь, — добавил он про себя, входя в спальню.

Он стоял в сторонке, пока доктор, склонившись над кроватью, проводил осмотр. По словам санитара, никаких изменений в состоянии больного не было: наставник лежал перед ними все такой же безмолвный и неподвижный. Энтони прошел к кровати, пока доктор говорил с санитаром, и посмотрел на лежащего. Глаза больного были открыты, но не видели. Энтони всмотрелся. Возможно, именно тут кроется тайна, вот если бы только дотянуться до нее! Энтони наклонился ближе в полусознательной надежде проникнуть за грань беспамятства. На миг ему показалось, что в глазах Берринджера мелькнуло что-то живое, но не обычное человеческое, а что-то бесконечно опасное, какая-то угроза. Но чем могло угрожать тело, лишенное даже признаков движения? Он склонился еще ниже. «Знание Небожителей на месте Небожителей»? Квентин — Дамарис. Он не мог не принять вызов, сверкнувший в этих глазах. Сейчас они снова смотрели безучастно прямо перед собой, но Энтони с нетерпением ждал нового отклика. Он забыл про доктора, забыл про все, кроме этих открытых безучастных глаз, в которых таилось предчувствие поражения или победы. Что за неуловимые тени скользили под неподвижной поверхностью? Что приоткрывалось за этими вратами души?