Места не столь населенные - [32]
Но нет-нет, представит, как не одну тысячу дней ему предстоит ровно то, что было вчера и позавчера, так и скажет горько коту:
– Мою жизнь видеть неинтересно, Васька. От моей жизни во Всевидящем глазу даже сосудик не лопнет. Жизнь моя – копейка…
Тех двоих на рынке сразу приметили. Больше по одежде: один в кожаном пальто, второй в замшевом. Они медленно шли по торговому ряду и, казалось, вглядывались в продавцов, о чем-то переговариваясь.
Вася тоже их видел и почему-то совсем не удивился, когда они поманили его пальцем и кивками в сторону.
– О чем базар, мужики? – взял панибратскую ноту Вася.
– Как торговля? – встречно спросил Кожаный.
– Как на псовой охоте: рубль бежит – сто догоняют, пятьсот споткнется – бесценный убьется.
– То есть?
– Пока на рубль наторгуешь – намерзнешься на десять. А в чем, собственно, дело?
– Спор у нас тут вышел с товарищем, – вступил Замшевый, – Принципиальный, о возможностях кое-каких человеческих.
– Это каких?
– Ну вот всё ли человек сделать может? Или всё может, особенно если за деньги?
– Ребят, вам чего, убить кого-то надо?
– В некотором роде… Это, в общем-то, не проблема…
– Так вы не по адресу немного, тут я пас.
– Да говори уже ему, как есть, – сказал Кожаный. – Чего тянуть.
– Кошку человек может съесть? – решился Замшевый.
– Может, конечно. Почему не может. Я однажды на рыбалке выдру съел – ничего.
– А ты?
– Ну, смотря за сколько…
– Пять.
– Чего – пять?
– Тысяч.
– П-ф-ф-у-уй… Рублей?
– Обижаешь, долларов.
– Ха! Да хоть слона.
– А живьем?
– Как – живьем?
– Ну живьем, живую кошку.
– Вы чего, мужики, совсем обалдели?!
– Ты не горячись, ты подумай, – успокоил Кожаный. – Время есть.
Вася думал, шаря взглядом по дальним деревьям. По вискам колотило: «Не думай! Не думай! Не думай!» Пульсирующая желтизна кругами накатывала на глаза.
– Сделаемся, – сказал Вася. – Только это не кошка будет, а кот, мой кот. А то притащите какую-то шваль, а у меня чистый, домашний…
Вася сбегал домой, освободил мешок и запихал туда сонного кота. Со спорщиками встретился как договорились – на пустыре за гаражным кооперативом.
– Ну, чего? – сказал Вася и достал кота.
Те дали отмашку: давай.
Вася приступил. Спустя полчаса все было решено.
Он получил деньги, быстро собрался и сгинул.
Поговаривают, что живет он теперь в Крыму, а еще – что вроде бы приезжал он на малую родину инкогнито пару раз, а кто говорит, что ограбили его в столице прямо на вокзале и это известно, – но это, уж конечно, россказни и ерунда.
Ягода-малина
Маша, примерная жена и мать пятерых детей, делала самое страшное из того, что она могла делать: она молчала.
Сегодня ее муж, Боря по прозвищу Тетива, химик-технолог мясокомбината, уволился по собственному желанию.
– Маша, – убеждал Боря, – Маша, я химик-технолог… Я не шарлатан, я не фокусник. Сокращение издержек, изыскание внутренних резервов – это все старая песня, я слышал таких двести тысяч и сам когда-то исполнял. Но подумай сама: мне дают кило мяса. Что это за мясо? Кенгурятина первого сорта. Ее полгода пёрли через три океана, и так получается дешевле, чем купить свинины у местных. Я тебя спрашиваю: это – мясо?.. И вот мне дают кило этой ерунды и говорят: Боря, с этого кило мы желаем получить семь кило говяжьей колбасы. Маша… Моя фамилия Пасторожков, моя фамилия не Христос…
Боря достает трепаный паспорт и трясет им над столом, рассыпая плоские и лоснящиеся бумажки.
– Я делал четыре, пришло время – делал пять. Я знаю дело. Но семь? Я сказал им про ГОСТ, про техпроцесс и много чего еще, а мне дали по шее. И я сказал: хорошо. Хорошо, ребята, вот вы бьете меня по шее, и пусть она отвалится: шесть ртов сидит на ней и хочет есть каждый день, двенадцать ног свисает с моей шеи – их надо обуть…
На следующий день Боря получил расчет и пропал.
Спустя неделю за входной дверью послышались шорох и слабое царапанье. Маша открыла.
Боря стоял на коленях, заплаканный и несуразный. В нечистых его руках позвякивали ключи.
– Открыть не могу никак… Не попадаю.
Сожаление и разочарование в его голосе было огромным.
Он разулся, вывалив белые сварившиеся пальцы, и зашагал, опершись, вдоль стены коридора, по выложенным на просушку ягодам, не в силах идти иначе. Маша и дети молча следили его варварский путь.
На кухне Боря встал у плиты и начал есть холодные щи из кастрюли, черпая половником и отплевываясь.
– Где деньги?
Боря готовился к такому вопросу. Когда он шел домой, этот вопрос заслонял горизонт.
– Отдал в хорошие руки, – ответил он, цепляя гущу со дна кастрюли.
Японский иероглиф «терпение» состоит из двух частей: «сердце» и «обнаженный меч». У Маши не было меча, но у Маши было сердце, большое женское сердце. Она ударила мужа по уху, и оно, пульсируя, непроваренным пельменем выбилось из-под кепки.
– Ах ты, ягода-малина, – сказал Боря, – что же это делается?
Потом она вытолкнула его в подъезд и вынесла следом ящик с инструментами. Никто не ждал пояснений. Их не требовалось.
– Соплей не терплю.
– Не терпи, сделай милость, – ответил Боря, вытирая жирный рот.
Он вышел на улицу и блаженно закурил плоскую папиросу.
Вероятность такой встречи – один к трем миллиардам: спустя минуту из его же подъезда вывалился Петр Игнатьевич, начальник цеха мясокомбината.
