Месть женщины - [9]

Сью с благодарностью прижалась щекой к прохладной подушке и с ходу отключилась.

Владелица заведения, в которое Сью попала по рекомендации одного случайно встреченного в баре сутенера, отвалила пятьсот долларов на операцию — ублюдок к тому времени уже начал шевелиться и заметно портил ее фигуру. Стараниями доктора Дугласа, накачавшего Сью какими-то гормонами, он намертво прирос к стенке матки, которую тоже пришлось удалить. Это обстоятельство Сью нисколько не огорчило, а, напротив, даже обрадовало, тем более что шрам рассосался за каких-нибудь две недели. Миссис Колт оказалась щедрой особой и сполна оплатила ее пребывание в частной клинике и даже один раз прислала цветы и шоколадные конфеты.

Через восемнадцать дней после операции Сью приступила к работе, испытывая невероятное облегчение от того, что больше никогда в жизни не сумеет «подзалететь». Она очень похорошела и раздалась в бедрах. Ее гладкая от природы кожа отливала благородной желтизной слоновой кости, к тому же, как выяснилось, она имела хорошие манеры и была ласкова с клиентами.

Разумеется, миссис Колт, владелица заведения, не поверила ни единому слову из ее рассказа о жестокосердном муже, но Сью было на это глубоко наплевать. Через три месяца после начала работы она не только вернула ей долг, но еще и потребовала прибавки к жалованью, и миссис Колт, неожиданно для самой себя, беспрекословно согласилась. Сью сняла двухкомнатную квартирку в фешенебельном районе города, которую обставила и убрала по собственному вкусу: ярко, броско, современно. Она презирала аристократическую старину с ее бесцветной утомляющей глаз роскошью. Как и ненавидела образ жизни, который ей пытались навязать с детства.

На ее губах играла загадочная улыбка, когда она вспоминала свой побег из дома доктора Дугласа. Калейдоскоп невероятных событий, за ним последовавших, смахивал на голливудский боевик. Сперва был мотель у моря, куда ее доставил на «роллс-ройсе» пьяненький японец, накормив предварительно в ресторане какими-то улитками и червями и накачав крепкой горькой настойкой. Проснувшись поутру в его объятиях, она совершенно не помнила, что он с ней делал. Японец — его звали, кажется, Ёсихиро — дал ей пятьдесят долларов, и она купила джинсы, сандалии и майку. Он подбросил ее до Балтимора, где у него были дела. В Балтиморе Сью стало плохо в баре: этот проклятый ублюдок умел здорово отравлять ей жизнь, и ее вывернуло наизнанку в туалете. Туалет был мужской — до женского она добежать не успела, — и там ее подцепил богатый сопляк. Они заночевали на ранчо его родителей, которые шлялись по Европам. Потом еще целый день занимались любовью втроем с подружкой этого не то Лена, не то Бена. Кончилось тем, что подружка приревновала Сью к Лену или Бену и закатила ему бурную истерику. Он сунул Сью двадцатку, жмот несчастный, и велел мотать на все четыре.

Она добралась автостопом до Ричмонда. Это был самый тяжелый отрезок пути — за это время ее дважды изнасиловали, разумеется, не заплатив ни цента, а один раз еще и избили. В Ричмонде на Сью положил глаз богатый еврей. Подсел, когда она курила на скамейке в парке, обдумывая, что делать дальше, и сказал, громко хлюпая носом, что ему изменила жена и он хочет умереть.

Они сели в его собственный самолет и кувыркались в воздухе над обеими Вирджиниями, пока Сью уговаривала этого Теренса, черт бы его побрал, хотя бы повременить со своим решением покончить жизнь самоубийством.

Ее долго рвало, когда они наконец приземлились в небольшом аэропорту близ Мариетты, штат Огайо. Теренс ухаживал за ней с отеческой заботой, хотя сам был старше всего на каких-нибудь десять лет, не больше.

Потом они укатили на поезде в Чаттанугу, где у Теренса жила сестра. Они ехали вдвоем в спальном вагоне, но этот Теренс даже пальцем к ней не прикоснулся. Сью это очень задело. Она разделась догола и села к нему на колени. Он развез сопли и сказал, что не может изменить жене, что он очень, очень ее любит и готов ей все простить.

Сью обозвала его «обрезанным педиком», залезла под одеяло и проспала до Чаттануги. Ей приснился сон, будто ее выбрали королевой красоты на карнавале в Нью-Орлеане, и она, проснувшись, поняла, что нужно ехать только в Нью-Орлеан и никуда больше. Теренс дал ей семьдесят долларов и очень просил оставить свой адрес. Она записала ему в записную книжку один из телефонов офиса своего деда в Нью-Йорке.

В Нью-Орлеан она тоже добралась автостопом, но на этот раз повезло: мужчины обращались с ней ласково и даже кормили задарма. Правда, один заставил сосать ему пальцы на ногах (фу, ее чуть не стошнило — из-за того, что она вспомнила этого придурка Дугласа), но зато тот тип отвалил ей сорок долларов.

И вот теперь она живет припеваючи в своей уютной квартирке окнами на залив, делает все или почти все, что хочет, а главное, учиться ее никто не заставляет — от одного воспоминания о школе у Сью челюсти оскоминой сводило. Она может позволить себе купить любое платье, драгоценности ей дарят клиенты, которые, кстати, не заставляют ее по вечерам пить теплое молоко. Сью пьет сколько душе угодно шампанского. Будущее рисуется ей более чем в радужных красках: неровен час, загнется дед — уж об этом она наверняка узнает из газет или услышит по телевизору, — и тогда они с братом получат огромное наследство. К брату Сью не питала абсолютно никаких чувств — он существовал и все тут. Что касается матери, то ее небось давно упекли в какой-нибудь фешенебельный санаторий с крепкими решетками на окнах.