Месть в домино - [36]

Оставив машину в подземном гараже, Фридхолм поднялся на шестой этаж пешком, медленно, как советовал врач, но ни разу не остановившись, дыхание было в норме, сердце билось, как часы, а по пути он размышлял о картонном ноже и идее, пришедшей ему в голову, когда он вернулся в свой кабинет после разговора с Ландстремом. Надо найти этого американского физика, неспроста он звонил, так подсказывала интуиция, которой майор иногда доверял. Когда считал нужным.

Дома никого не было, и Фридхолм прошел в кухню, включил чайник, достал банку кофе «Платинум», ему сейчас не хотелось возиться с зернами, пусть этим занимается Ингрид, когда приедет из своей фирмы, где проводит двенадцать часов в сутки, если не все шестнадцать. Может, у жены там… Нет, глупости, она действительно тяжело работает, но только потому, что ей это нравится, ей нравится командовать двадцатью программистами, и, наверно, поэтому дома она стала вести себя гораздо спокойнее, чем прежде, она вообще перестала спорить, и Фридхолм, наконец-то, ощутил себя если не домашним деспотом, но человеком, мнение которого — это мнение хозяина, супруга, мужчины.

На автоответчике было три сообщения: два от Паулы (она сообщила сначала, что после занятий поедет к Бригитте готовиться к экзамену, а потом позвонила сообщить, что останется у нее на ночь) и одно от Свена — сын, как обычно, отправился после школы поиграть в теннис на большом корте, куда Фридхолм купил абонемент на весь год, выложив немалую, по его мнению, сумму.

Почему никто из домашних не уведомил его о своих планах, позвонив на мобильный? Он ведь мог и не вернуться так рано! Да, но тогда разве стал бы он беспокоиться о том, что ни жены, ни детей нет дома? Все верно, все правильно, но почему у него испортилось настроение? Потому, что придется, похоже, провести вечер в одиночестве или…

Он повесил костюм в шкаф, аккуратно, чтобы не пришлось потом выслушивать нотацию от Ингрид, любившей порядок в каждой мелочи, и прошел в ванную. Когда Фридхолм вернулся в кухню, чайник уже начал остывать, и пришлось налить в него новую воду. Поставив, наконец, перед собой большую чашку кофе и достав из холодильника вчерашнюю мясную запеканку, Фридхолм сделал то, что обдумывал уже третий час: позвонил в оперу и попросил к телефону заведующего реквизитом Альберта Форде. Майор помнил этого человека по вчерашним допросам: спокойный старичок лет семидесяти, крепкий на вид, но, как успел сообщить сержант Бак, пообщавшийся с молодой секретаршей из отдела кадров, Форде страдал неизлечимой болезнью суставов, причинявшей порой невыносимые страдания. А по виду не скажешь. Значит, сильный человек, умеющий держать себя в руках — в том числе и с полицией. Захочет — скажет то, что нужно, не захочет — скроет. Хотя — зачем?

— Господин Форде, — сказал Фридхолм, — это майор. У меня к вам один только вопрос, и я хочу, чтобы вы ответили на него, хорошо подумав.

— Я всегда думаю, прежде чем ответить, — ответил Форде после довольно долгой паузы, во время которой он, конечно же, обдумал каждое слово.

— Да-да… Я все о том ноже, которым был убит Хоглунд.

— Значит, вы нашли его, майор?

Что-то он слишком быстро отреагировал. Сказал, не успев подумать, вопреки собственному принципу? Или умеет думать быстро?

— Нет, — с сожалением констатировал Фридхолм. — Но я уверен, что нож все еще в театре.

На этот раз он намеренно сделал паузу, дав старику возможность сначала подумать, а потом задать наводящий вопрос.

— Но вы же провели обыск, — сказал Форде. — Ваши люди обнаружили бы и иголку, если бы на складе декораций имелся стог сена, в который ее могли бы спрятать.

— Скажите, господин Форде, — Фридхолм проигнорировал иронию, — много ли у вас бутафорского оружия? Скажем, мечей или таких же ножей, какой был в руке у ди Кампо?

— Сложный вопрос, майор, — ответил Форде после долгой паузы. — Вы хотите сказать, что убийца мог спрятать настоящее оружие внутри бутафорского?

Фридхолм не ответил.

— Но ведь ваши люди обыскивали и мой склад тоже, хорошо хоть не устроили беспорядка…

Это тоже было сказано с вопросительной интонацией, и Фридхолм опять предпочел отмолчаться. Прошла еще минута молчания, прежде чем Форде сказал:

— Двадцать четыре двуручных меча — это для вагнеровских постановок, — тридцать шесть мечей обычных, столько же щитов, тридцать семь больших кинжалов, один из которых сейчас взят вами на экспертизу. Это холодное оружие. Ружей старинных конструкций — сорок три, есть еще пять аркебуз, это для «Трубадура», и пятнадцать винтовок конца девятнадцатого века — для «Кармен». Вот, пожалуй…

— Вчера вы утверждали, что на ваш склад никто в ваше отсутствие войти не мог.

Пауза.

— И повторю это под присягой, — твердо сказал Форде. — Уверен, что никто не входил. Тем не менее, ваши люди обыскали там каждый…

— Да-да. Но ведь какое-то количество оружия было у участников спектакля? Не только тот кинжал?

— Конечно. Два ружья у стражи губернатора, два кинжала у Сэма и Тома, это заговорщики…

— Знаю. Сейчас все это оружие…

Он не стал договаривать фразу, предпочел послушать, как в голове у Форде шевелятся мысли, майору даже показалось, что он слышит в трубке тихий шорох — движение электрических зарядов между нейронами.