Месть в домино - [35]

— Ну, конечно! — язвительно произнес Верди и опустил, наконец, руки, сложил их за спиной, отступил на шаг. — Конечно. Я уже дважды пошел на поводу у публики, подумала ты. Первый раз — когда перенес действие «Травиаты» на двести лет в прошлое. Это было безумие, я никогда не прощу себе — и хорошо, что публика оказалась умнее, освистав постановку Мерелли. А второй раз — да, с этим «Арольдо». Но ты не понимаешь? Я сделал это не потому, что сдался — нет, я сам видел недостатки и либретто, и музыки, это была торопливая работа, ты же помнишь, в каком я был тогда состоянии. Чего стоила финальная сцена — этот гимн всепрощению! Нет, я всегда понимал, что «Стиффелио» увечен, как человек, лишенный ноги или руки. Это другое дело, Пеппина!

— Я знаю, Верди, — пробормотала Джузеппина, но маэстро уже завелся. Воспламенился, как дрова от лучины.

— Это совсем другое дело! Я видел, что нужно изменить, я знал, что это придется сделать, цензор только подтолкнул меня, и публика тоже. Я уверен — «Арольдо», если тугодум Торелли согласится заменить этой оперой «Густава», будет иметь в Сан Карло успех. Неаполитанцы любят душещипательные рыцарские драмы, а «Арольдо» именно таков! Но «Густав»… Это совсем другое дело! Музыка готова, ты ее слышала. Скажи, есть в ней мрачная суровость Европы тринадцатого века? Карл Пятый, Людовик… Тут нужна музыка «Эрнани», но она безнадежно устарела, премьеру такой оперы сейчас освистали бы — и справедливо. Мой Густав, человек высшего света, аристократ, для которого честь женщины дороже собственной жизни… Ты представляешь, как песенку Густава — «Скажи мне, о дева…» — будет петь какой-то Капетинг, этот неотесанный мужлан…

— Но, послушай, Верди, — решилась все-таки подать голос Джузеппина, — почему ты думаешь, что в те годы жили только грубые люди, беспрестанно воевавшие друг с другом?

— И бал у Карла Великого может звучать так же, как в Тюильри или Версале?

— Ну… почему нет?

— Почему нет, — с горечью повторил Верди. — Почему нет… Вот девиз нашего времени. Паркуа па…

— Почему, — сказала Джузеппина, — ты говоришь о таких старых временах, Верди? Разве это не может быть, скажем, тот же Париж, та же эпоха конца прошлого века, но без короля? Ты сделал из короля герцога в «Риголетто», почему сейчас…

— Но они не разрешают и герцога, Пеппина! Ничего такого, что хоть отдаленно может напомнить зрителю о покушении на королевскую особу!

— Успокойся, Верди, — тихо сказала Джузеппина. — Ты прав, конечно, но…

— Никаких «но»! Решено. Я не буду переделывать музыку. Изменив хотя бы один такт, я буду вынужден изменить и другой, потому что они связаны друг с другом, как вдох и выдох, и тогда мне придется переписать третий такт, и четвертый, и всю оперу с начала до конца. Нет, нет и нет!

— Но тебе никто и не говорит, что надо переделывать музыку!

— А как иначе? Я уже объяснял тебе…

— И я все понимаю, Верди! Но… Ты будешь подавать апелляцию?

Практичная Джузеппина поняла из вердиевской филиппики одно: придется платить неустойку, пятьдесят тысяч дукатов, гигантскую сумму, а это значит…

— Я поеду в Неаполь, — сказал Верди. — В последний раз попробую договориться с Торелли, чтобы он заменил «Густава» на «Арольдо». А если он не согласится…

— Что тогда, мой Верди?

— Не хочу даже думать об этом!

Номер 14. Дуэт и трио

Фридхолм жил с семьей на северной окраине Стокгольма, в квартале, считавшемся престижным еще лет сорок или пятьдесят назад, но со временем превратившемся в один из районов среднего класса. Жена Фридхолма в молодости работала секретаршей у известного банкира, фамилию которого майор не называл даже мысленно, потому что ушла Ингрид со скандалом — шеф начал к ней приставать, и будь это в какое-то иное время, все могло сойти ему с рук. Возможно, что и сам Фридхолм не узнал бы о том, что происходило (могло бы произойти!) между его женой и ее работодателем. Но в середине восьмидесятых Швецию окатила волна феминизма, иски против мужчин разного положения и влияния, связанные с сексуальными домогательствами, стали так же обычны, как мягкие зимы, не случавшиеся много лет, а теперь следовавшие одна за другой (парниковый эффект, всемирное потепление!).

Он уговорил жену не связываться с судами, ограничиться денежной компенсацией, которую предложил сам же господин… черт, его фамилия так неприятно звучит… Странно, что Ингрид согласилась, настроена она была тогда очень решительно.

Как бы то ни было, инцидент сослужил и хорошую службу — жена пошла на компьютерные курсы, утверждая, что женщине в конце двадцатого века, чтобы получить пристойную работу, необходимо быть на уровне современных знаний. Он не спорил, сам он считал иначе, предпочел бы видеть жену дома, воспитывающей детей, их было двое, каждый требовал особого внимания и подхода, но Фридхолм прекрасно понимал, что дома Ингрид высидит не больше недели. Так и получилось. Сейчас они виделись, пожалуй, только по воскресеньям, когда у обоих был выходной, а с детьми — Фридхолм передернул плечами, вспомнив об этом, — он не виделся почти месяц, ну да, после того воскресенья, когда им вчетвером удалось съездить в зимний лес и насобирать шишек.