Месть трёх поросят - [2]

— Ой-ой-ой, — ойкала вторая старушка. — Неужто убивец пирожки с человечиной продает?

— Ага. Милицанер сказывал, одна тетка купила пирожок, откусила, а в пирожке-то — палец…

Димка, который поначалу навострил уши, теперь смотрел на старушек со скептической усмешкой. Про палец в пирожке он еще в третьем классе слыхал. Ходила такая страшилка по питерским школам. Да и старушки такие тоже по Питеру ходили. Услышат, к примеру, где-нибудь детскую считалку: «Шел трамвай десятый номер, а в трамвае кто-то помер». Не врубятся, что к чему. И рассказывают везде на полном серьезе: «Представляете, шел трамвай десятый номер, а в трамвае кто-то помер».

Бабки между тем продолжали разговор:

— А чего ж энтого душегубца не заарестуют?

— Поди-ка заарестуй, ежели неизвестно, кто он такой. Только и знают про него, что он кровушку из убитых пьет. Всю до последней капельки.

— Гос-с-поди, царица небесная…

— А еще милицанер сказывал, убивец детишек повадился душить. Подстерегет, когда те с энтой… как ее… дистеки идут, накинет удавку и душит. Уже шашнадцатъ детишков задушил.

— Ой-ой-ойенъки. А мой-то правнучек как раз на энту самую дистеку и ходит.

— Ты ему, Матвевна, строго-настрого запрети туды ходить.

— Дак разве ж он послушает? Мотнет хвостом — и нетути.

— Вот така теперича нонешняя молодежь, — сменила тему первая старушка.

Всё бы им трястись на энтих бесовских дистеках. Не то что в наше время. Бывалыча слова лишнего боишься сказать. А чичас болтают почем зря…

— И говорят-то чудно, — подхватила вторая старушка. — Вроде по-русски, а не понять. Мой правнучек намедни мне сказал: «Отслюнявь пятнаху, хочу на тусняке оттопыриться». Веришь, нет, Лексевна, я токма одно словечко и поняла: «Хочу».

— Да, Матвевна, совсем другая жисть подошла. Пора нам, видно, с тобой помирать.

— А как тут помрешь, Лексевна, ежели бог смерти не дает. Живой в гроб не ляжешь.

Старушки замолчали. А динамик заговорил:

— По техническим причинам рейс на Сковороду откладывается на два часа. Повторяю…

И повторил.

Глава 2 Проклятие рода Бухалкиных

Димка с матерью пошли гулять по Старокозельску. Не торчать же два часа на автовокзале. Мать сразу ударилась в воспоминания. Когда-то она здесь жила. И теперь то и дело восклицала:

— А вот в этой школе я училась!.. А вот в этот техникум мы с девчонками на танцы бегали!.. А вот у этого магазина я с мальчиком целовалась…

— С каким еще мальчиком? — спросил Димка.

— Ну с папкой твоим, — засмеялась мать. — Он тогда совсем зеленый был.

Димка с трудом мог представить отца зеленым. Ему казалось, что тот прямо так и родился Суперопером, со стальным взглядом и «пушкой» в плечевой кобуре.

— Ничего не изменилось, — меланхолично вздыхала мать. — Даже Ленин на прежнем месте стоит…

Они как раз шли по центральной площади, мимо памятника Ленину… Миновав площадь, они свернули в боковой проулок. Мать всплеснула руками:

— Надо же, и музей работает. Давай зайдем.

Димка так и знал, что она потащит его в музей. Мать и в Питере его вечно по музеям таскала. Из всех музеев, где они побывали, Димке понравился лишь музей криминалистики. Там было клево: бандитские финки с наборными ручками, пистолеты разных систем, кастеты… А во всех остальных музеях — скука смертная: иконы, статуи, глиняные черепки… Еще мать таскала Димку по театрам. Как-то раз они пошли на «Отелло». Димка весь спектакль ерзал в кресле и про себя возмущался. Какой же этот Отелло лох! Да будь Димка на его месте, он бы сразу вру-

бился, что к чему, провел бы расследование, опросил бы свидетелей. А Отелло вместо этого задушил свою жену Дездемону… Попыталась мать затащить Димку и на оперу, и на балет. Но тут уж он уперся. Опера у него прочно ассоциировалась со словом «опер», то есть оперативник. А балет ему и вовсе был по барабану. Всей этой туфте Молодцов предпочитал крутой боевик с ураганной пальбой и классной дракой.

Димка бы и сейчас с удовольствием посмотрел какой-нибудь боевичок, но мать явно схитрила, сказав, что не помнит, где в Старокозельске кинотеатр.

Так что пришлось тащиться в музей. На стенах висели картины — это был музей изобразительных искусств. Молодцов настроился было пробежать через все залы «галопом по Европам», но тут подошла группа с экскурсоводом.

— О, нам повезло! — обрадовалась мать.

Экскурсовод начал нудно рассказывать, что хотели художники выразить своим творчеством, как они жили и когда умерли…

Димке вся эта тягомотина быстро надоела, и он свинтил в соседний зал. Здесь на стуле дремала старушка-смотрительница, а какая-то девчонка перерисовывала картину. Перед ней на треноге стоял холст, и она водила по нему кистью. Молодцов подошел к картине поближе. Посмотреть, чего это она так старательно срисовывает. Оказалось — церквушку.

— Эй, послушай, — раздался за спиной у Димки недовольный девчоночий голос. — У тебя что, папа стекольщик?

Димка сразу не врубился:

— Нет, не стекольщик.

— А что ж ты тогда торчишь перед картиной, будто стеклянный? Отойди, не мешай копию делать.

«Выпендрежница», — понял Молодцов.

— А зачем ты её делаешь? — поинтересовался он.

— Тебе не всё равно? — продолжала выпендриваться девчонка.

— Да я просто спросил.