Месть негодяя - [14]

Кровь

Разрывными пулями проносятся съемочные дни, похожие один на другой. Приднестровье снимается в получасе езды от центра города, недалеко от военного городка. Поселок, куда по сценарию выдвигаемся спасать отца Натальи, воскрешает в памяти цыганские поселки на границе Украины, Молдавии и Румынии, что мы проезжали с Черновым, когда в начале девяностых прорывались на Ягуаре в Стамбул. Наш Ягуар жизнерадостно взрывал раскаленный синий воздух на проселочных дорогах Бессарабии и смотрелся, как сегодня на улицах Москвы смотрятся единичные Бугатти. То есть вызывал одновременно восхищение и желание выстрелить вслед из охотничьего ружья.

Белые одинаковые мазанки. У незатейливых низких заборов под листами старого шифера почерневшие строительные доски и дрова для отопления. Под вылинявшим брезентом мотоциклы, мопеды и моторные лодки. Редко, где встретишь оставшийся еще с советских времен дышащий на ладан автомобиль. Деревья в садах стоят, не шелохнувшись. Повсюду густая пыль, в которой резвятся воробьи и дети. Кое-где на лавочках за околицами отдыхают мужчины с прокопченными изрытыми морщинами лицами и женщины в пестрых платках, повязанных от бровей.

Носова, Глазков и я трясемся на проселочных ухабах в раздолбанном темно-зеленом уазике во главе колонны бронетранспортеров. Резко тормозим у одной из мазанок, выскакиваем на дорогу. Из-под огромных колес бронетранспортеров взлетают густые клубы желтой пыли. Она забивается в глаза, нос, уши.

Солдаты окружают дом. Берут на прицел окна. Четверо забегают внутрь. Нас не пускают. Один торопливо выходит, докладывает:

— Товарищ полковник, в доме обнаружен труп.

Полковник торопливо заходит в дом, возвращается темнее тучи.

— Что? — кричит Яна. — Что там?

Пытаюсь ее удержать. Не успеваю. Она со всех ног несется в мазанку. Мы с Глазковым за ней. Кидаемся из комнаты в комнату. Кажется, время остановилось. Как перед криком. Или перед выстрелом в упор. «Я не люблю, когда стреляют в спину, я так же против выстрела в упор!» — пел Высоцкий. Мне никогда не нравилась у него эта строчка. Мне кажется, ему больше подходит: «Но если надо, выстрелю в упор!» Вот, я, например, выстрелю, если надо. И не задумаюсь. Почему мы не судим кое-кого по военным законам? Судили бы — всякая мразь давно сидела бы по своим гнилым щелям и не высовывалась. Но мы все еще против выстрелов в упор. Только плюем в умевшее стрелять в упор героическое прошлое и скрипим зубами по поводу беззубого настоящего. И почти каждый день хороним хороших людей.

В доме разгром. Видно, что-то искали. Глаза после яркого света улицы слепые.

Он в дальней комнате. Лежит навзничь, вокруг головы лужа крови.

— Стреляли в упор, в висок, — говорит кто-то из военных.

Яна крадется, как канатоходец с завязанными глазами по натянутой проволоке. Слегка разведя руки, оседает на колени, возле головы отца, касается дрожащей рукой посиневшей щеки. Светлая юбка на фоне черной крови. Пытаюсь представить, каково было бы мне, если бы я оказался на ее месте. Лицо Яны искажает клякса беззвучного крика. Вскакивает, расталкивая столпившихся в проходе солдат, кидается по коридору на улицу, на солнце, на горячий летний ветер. Мы с Глазковым — следом. И теперь уже солнце, как минуту назад тень, ослепляет нас, пронзительно яркое южное солнце, беспощадно жгущее все вокруг — черные крыши мазанок, кусты смородины под окном, белую пыль на дороге, темно-зеленую краску на броне бронетранспортеров… За калиткой догоняю Яну, пытаюсь обнять, прижать к груди.

— Ну, все, все, моя хорошая, успокойся! Надо это пережить… Завтра будет легче…

Нет, завтра легче не будет. Возможно, завтра будет еще больней. Но сейчас буду врать. Так надо.

…Пока готовится сцена драки у ГУВД, небо затягивает беспросветными черными тучами. Люди устали и ждут отмены, но Бонч-Бруевич командует:

— Не расслабляться, смена еще не закончилась!

Трудно снимать длинную брутальную сцену под дождем. Актеры быстрее выдохнутся, потеряют драйв, костюмы промокнут, и чтобы высушить, потребуется время. Драка на мокром скользком асфальте не безопасна, как бы хорошо она не была поставлена и отрепетирована — в любой, даже самой идеальной драке всегда есть риск… Неизвестно, сколько продлится дождь. Если три минуты, то укрупнения придется делать без дождя, а это критично для монтажа. Но Бонч игрок. Для него поход в казино, как поход в боксерский зал. Судя по всему, он не раз ставил на карту все и выигрывал, знает, что вкус трудной победы слаще, чем отрепетированный успех. Он привык рисковать.

Редкие желтые капли врезаются в пыль. Через минуту ничего не видно в радиусе десяти метров. Дождь идет сплошной свинцовой стеной. Кажется, сделай несколько размашистых шагов в сторону, обернись и крикни «Месть!» — никто не услышит и не вздрогнет. Наверное, некоторые так и теряются навсегда — просто уходят из дома одни в дождь… Надо переждать. Лишний раз повторить текст, побалагурить с костюмерами, поправить грим, выпить горячего чаю… Но за это время начнет темнеть и сцену придется перенести на другой день. Бонч живет сегодняшним днем — берет большой черный зонт, крепче сжимает в руке режиссерский мегафон, шагает под лавину воды и исчезает в потопе. Через мгновение над городом разносится его задорный зычный призыв: