Месть - [10]

― Извините, пожалуйста, я не могу сейчас разговаривать. Я могу перезвонить вам завтра утром... Я поставила вам диагноз. Я не могу изменить его... Я говорю вполне обдуманно. До свидания.

Она повесила трубку и сказала мне и себе:

― Городской отдел здравоохранения.

И снова мне:

― Итак, когда в последний раз вы занимались любовью?

― Накануне того дня, когда погибла моя жена.

― С вашей женой?

― Разумеется. Мы уже говорили об этом.

― Почему вы не сердитесь? Вы должны хотя бы немного рассердиться, ― сказала она. ― Я больше рассердилась на служащего ГОЗ, чем вы на меня за предположение, что при жизни вашей жены вы могли заниматься любовью с кем-то другим.

У кресла, на котором я сидел, была откидная спинка. Я занял полулежачее положение и сцепил пальцы в замок на животе.

― Я больше ни на кого не сержусь, ― сказал я.

― Вас ничто не раздражает?

― Не знаю. Возможно, я ищу что-то, что меня рассердило бы, и не хочу найти. Вы можете это понять?

― Прекрасно могу. Следующий вопрос. Почему вы всегда говорите «моя жена» и никогда не называете ее по имени? Вы никогда не говорили мне, как ее звали. Хотите ответить сразу или предпочтете подумать неделю?

― Мне это больно.

― Называть ее имя?

― Да.

― Иногда боль сидит внутри, притаившись. Если вы взглянете ей в лицо, она может отступить. Вы хотели бы, чтобы она отступила?

― Не уверен. Нет, я бы этого не хотел. Я хочу, чтобы она всегда оставалась там, где я могу ее найти.

― Чтобы жалеть себя?

― Да, жалость к себе дает облегчение.

― Придет время, когда вы назовете ее имя. Вы почувствуете боль, но это будет приятная боль.

― Я не хочу, чтобы боль стала приятной.

― Посмотрим.

― Ее мать была очень полной. Красивое лицо, но сама очень полная. Я...

― Да?

― Нет, ничего.

― Ваша жена была адвокатом?

― Да. Я не хочу говорить сегодня о моей жене.

Она наклонилась вперед, надула губы, подняла брови и сказала:

― Тогда мы пока отложим эту тему. Вы сейчас работаете? Раз вы планируете заплатить мне, вы, вероятно, работаете. Над чем, кроме снов?

― Сбежавшая жена. Сбежавшая девочка.

― Это один человек или разные? Убежавшая девочка ― чья-то жена?

Я откинулся еще дальше на спинку стула и посмотрел вверх, на потолок.

― Разные.

― И вам интересно найти их. Это больше, чем просто работа, чем заработок?

― Не знаю.

― Ваша жена тоже бежала, ― сказала она.

Я спокойно ответил:

― Она погибла.

― И у вас не было детей?

― Вы это знаете.

― Вы все-таки рассердились?

― Ничего похожего.

Я не смотрел на нее, но знал, что она встала.

― На сегодня достаточно. Идите ищите ваших женщин. Мы поговорим о них через неделю. Пропавшая жена, пропавшая дочь и этот сон. Я полагаю, он говорит вам, что вы должны перестать казнить себя. Вы знаете магазин итальянского мороженого на Семнадцатой улице?

Настала моя очередь выпрямиться. Спинка поднялась вслед за мной, я открыл глаза и почувствовал легкое головокружение.

― Знаю.

― Зайдите туда. Рекомендую банановое с шоколадом. Мелвин любит арбузное. Будьте добрее к себе, Льюис.

Энн Горовиц на целых шесть дюймов ниже меня, а мой рост ― на нижней границе среднего. Я вынул бумажник и протянул ей две двадцатидолларовые купюры. Впервые я увидел ее, когда доставлял ей повестку в суд для дачи показаний по делу одного из ее пациентов. Она взяла бумаги у двери, отошла в глубь квартиры, бросила их на стол и пригласила меня войти. Прежде никто из тех, кому я вручал судебные повестки, никогда не приглашал меня в дом.

Ее очень заинтересовала моя работа, она хотела знать о ней все и рассказала мне, что дело доставки повесток в суд восходит к библейским временам. Я был представителем исторической профессии, хотя сам того не ощущал. Для меня это был заработок от двадцати пяти до пятидесяти долларов за несколько часов работы.

Энн Горовиц сказала, что видит боль у меня в глазах, и спросила, не хочу ли я поговорить о ней. Я ответил, что не хочу, и она спросила:

― Как долго может человек упиваться своим страданием?

― Если повезет ― до самой смерти.

Она дала мне свою визитку и сказала, что хочет поговорить со мной, даже если я не хочу говорить с ней. Она вознамерилась узнать еще больше о моей почтенной профессии и накачать меня историческими сведениями. Она сказала также, что будет брать только по десять долларов за сеанс. После первого сеанса я дал ей двадцать долларов, и это стало постоянной платой за наши встречи. Несколько раз я задерживал оплату, но всегда возвращал долг. От одного адвоката, чья дочь наблюдалась у Энн Горовиц, я узнал, что за сеанс он выкладывает сто долларов.

Она протянула мне копию статьи о великом верховном судье Джоне Маршалле из журнала «Смитсониан».

― Джефферсон ненавидел его, ― сказала она. ― Америка была создана в гораздо большей степени Маршаллом, чем Вашингтоном или Джефферсоном. Великий человек. Прочтите, когда будет время. Расскажете мне, что вы о нем думаете.

Когда я вышел со статьей в руках, в приемной ждали мужчина и женщина. Вид у них был смущенный, и мне показалось, что я знаю их. Женщина опустила глаза, делая вид, будто читает лежащий на столике свежий номер «Пипл», мужчина улыбнулся и поправил очки.

Энн пригласила их в кабинет. Прежде чем войти вслед за ними, она шепнула мне: