Месть как искусство - [12]

Если бы было можно, власти обошлись бы и без прессы. Однако дело было затеяно не для своих граждан, а для ублажения иностранных. В результате, скрепя зубами, начальство допустило на заседание всех желающих журналистов либерального толка, телевизионщиков и представителей французских СМИ.

Французы улыбались не по-нашему, любопытствовали, и вообще, казались странно беззаботными. Беспечная, легкомысленная нация — что еще можно о них сказать? Только то, что среди французских журналистов было подозрительно много арабских лиц?

Представители пострадавших расположились смело, свободно. (Честно говоря, даже несколько нагло — во всяком случае, на всех они смотрели весьма вызывающе). По-настоящему расстроенной выглядела только супруга покойного Андрэ Глюксмана. Вид у нее был жалкий — какая-то седая, не накрашенная… Осунувшаяся.

Как-то кучкой, вроде бы даже стараясь казаться незаметными, в противоположном от пострадавших родственников углу присели родственники обвиняемых.

Денис из своей клетки увидел отца и мать. И такими несчастными и жалкими, убитыми горем они ему показались, что сердце защемило от муки, а на глаза набежала слеза. Максимов замер, не зная, что делать: смахнуть слезу или нет? Ему не хотелось их показывать — это было бы проявлением совсем не нужной и неуместной сейчас слабости. А жест рукой все поняли бы однозначно. Потому он не сделал вообще ничего, надеясь, что за дальностью расстояния никто ничего не заметит.

Адвокаты о чем переругивались. Спорили они злым шепотом, Денис особо не прислушивался, но все же он ясно различил три слова: «Жидовская морда»! и «Фашист»!

«Ничего себе»! — подумал бывший старлей. — «Вот это уровень дискуссии у адвокатов»!

Адвокаты перестали собачиться, и, надувшись, отвернулись друг от друга.

«Да… Здорово процесс начинается», — мелькнула в голове у Дениса тоскливая мысль. — «Одна надежда на присяжных».

Да, одна надежда на присяжных. Судя по внешнему облику, люди были все простые: пожилые женщины, пожилые мужчины, только три молодых лица. Ни одного кавказца. Один, вроде бы, азиат. Но кто такой — казах, кореец или еще кто — не поймешь.

— Ну что! — обратился Максимов к Моисеенко, Мичману и Татарину. — Не выдержали, сдали всех?

Бойцы промолчали, понурив голову, и только прапорщик попытался объясниться:

— Так ты пойми, Денис, у меня двое детей. Мне обещали по минимуму дать, если подпишу то, что они мне сами подсунули.

Понять-то его Максимов мог, но вот откуда-то из души вскипала злая обида, и не давала промолчать.

— Ну да, я за все отвечаю, мне за все и дадут, — процедил он. — Не надо было признаваться ни в чем. Я не признался.

— Ты не признался? — удивился Моисеенко. — Как так? Мне адвокат сказал, что ты на всех валишь, себя отмазываешь…

Денис разинул в изумлении рот, но не успел ничего сказать, так как охранник начал орать, чтобы они не разговаривали между собой. Французы тут же навели свои камеры на клетку.

Прокурор читал речь два часа. Картины вырисовывалась жутковатая. Чудовища, в человеческом обличье, непонятно каким путем проникшие в вооруженные силы, смогли проявить себя в полной мере только в Чечне. Именно здесь они посчитали, что теперь им ничего не грозит со стороны закона, и они могут предаться любимым занятиям — убивать, грабить и насиловать. К несчастью, на их пути попались светлый борец за мир и права человека Андрэ Глюксман, его белокурая, ангелоподобная спутница из Прибалтики, и два добросовестных, мирных, законопослушных мирных жителя, которые были убиты сидящими сейчас на скамье подсудимых нелюдями из самых низких побуждений.

Правда, прокурор оговорился, что не все федеральные военнослужащие таковы, а только некоторые, особо испорченные экземпляры, обманом проникшие на воинскую службу.

Вот это было глупо. Как минимум, Татарин и Мичман никак не могли проникнуть обманом — их призвали. И если бы не требование самого государства, то в гробу они видели и эту службу, и эту армию.

Это был прокол. Даже прокурор заметил гримасы удивления на лицах присяжных, и слегка сконфузился.

— Во дает главная военная прокуратура! — сумел шепнуть Денису прапорщик. — Я чувствую себя монстром.

— Я тоже, — одними губами усмехнулся Максимов. Глаза его не смеялись. Он вдруг заметил на шееу одной из потерпевших золотую цепь толщиной с руку… Цепь как цепь… Но сколько она стоит. Откуда у простой сельской чеченки такие деньги? Ну, вот откуда? Не от доброго ли французского дядюшки Андрэ?

«А кстати», — внезапно подумал Денис. — «А куда делись изъятые нами кассеты? В деле они не фигурировали. Козлобородый вообще сделал тупое лицо, и сказал, что первый раз обо всем этом слышит… Где они сейчас?».

Поднимать этот вопрос с козлобородым адвокатом было бесполезно. Относительно нормальный защитник был у кого-то из ребят, или у прапорщика. Но связаться с ним можно было только через его непосредственного подопечного. Нужно было поговорить с соратниками по несчастью, но в зале стояла тишина, на них были направлены все глаза, и Денис воздержался, промолчал. Привлекать особое внимание к своей персоне в данный момент ему совсем не хотелось. Мало ли что? Услышат, примут меры… Хотя…