Месть - [156]

В массе своей евреи относились к идеям сионистов как к утопии, то есть как к чему-то, надуманному и практически недостижимому.

Для многих европейских евреев понятие «еврейство» казалось связанным лишь с религией. Во всех остальных отношениях они были патриотами тех стран, в которых жили сами и в которых жили несколько поколений их предков. Их стремления сводились в основном к тому, чтобы стать полноправными гражданами на своей родине.

Более того, те из них, кто ощущал себя немцами, русскими и т. д., хоть и исповедовали иудаизм, однако и помыслить не могли о том, чтобы жить в пустынных районах Ближнего Востока. Совершенно так же, как не смогли бы себя ощутить членами какого-нибудь племени в джунглях Африки.

Они были европейцами. И при этом городскими жителями: купцами и ремесленниками, художниками и журналистами, врачами и инженерами. Фермеры, горняки, моряки или солдаты среди евреев встречались сравнительно редко. На идише говорили многие, но иврит все они воспринимали только как язык торжественных молитвенных собраний. Иврит считался библейским, реликтовым языком, в условиях современного общества малопригодным.

Образованные евреи читали Пушкина или Гете. В музыке предпочитали Бетховена и Шопена. Слова «в следующем году в Иерусалиме» для большинства евреев носили характер символический, никак не выражая планов, связанных с отъездом.

Даже те, кто терял надежду на изменение политических условий на родине, решаясь на эмиграцию, уезжали обычно в Новый свет — в Америку. Она привлекала своими демократическими свободами и привычными условиями городской жизни. В конце девятнадцатого и в начале двадцатого века евреев не слишком беспокоило то, что они составляли меньшинство в странах своего проживания, если они не подвергались дискриминации и пользовались свободой.

Такой была диаспора, то самое рассеяние, которое пришло на смену пленению евреев в Древнем Вавилоне. Не приходится поэтому удивляться, что на протяжении первых пятидесяти лет после возникновения сионистского движения (примерно с 1880 по 1930 год) мало кто из евреев откликался на призывы пророков-сионистов. Первые четыре волны иммиграции (алии), насчитывали не более чем несколько десятков тысяч евреев каждая. При этом среди иммигрантов неевреев оказалось больше, чем евреев. В их числе было немало анархистов, христиан-фундаменталистов, просто фантазеров и авантюристов. Все они считали Землю Обетованную малонаселенной и потому вполне пригодной для воплощения на ней своих утопических идей.

В Палестину в это время отправлялись на редкость целеустремленные евреи-энтузиасты. (Среди них были не только сионисты, но и всякого рода анархисты, социалисты-революционеры и всевозможные мечтатели.) Далеко не все они в Палестине оседали надолго. Те же, кто оставался, были одержимы стремлением посвятить свою жизнь выполнению монументальной задачи построения нового светского общества на жалких обломках исторического прошлого.

Не следует слишком удивляться тому, что Палестина, какой она представлялась первым теоретикам сионизма, сильно отличалась от Палестины реальной.

Она, правда, не была в полном смысле слова «страной», но тем не менее территория ее была заселена.

Палестина не имела своей государственности. Значительная ее площадь оставалась необработанной. Многие институты, нормальные в современном обществе, в ее системе отсутствовали. Ощущалась острая потребность в реформах и прогрессивных изменениях.

В большинстве своем население, однако, ощущало себя народом, несмотря на то что вело примитивный образ жизни и обнищало в результате эксплуатации и угнетения, которым подвергалось под властью Оттоманской империи.

Палестина была заселена арабами, в большинстве своем мусульманами. Такими они себя и считали.

В их среде уже зарождался тот самый национализм, который сыграл свою роль в становлении сионизма. В девятнадцатом веке национализм как определённое умонастроение захватывал одну страну за другой. Будучи в то время явлением относительно новым, национализм оказался невероятно энергичен.

На протяжении многих веков, предшествующих девятнадцатому столетию, население Европы и Америки делилось на группы по этническим, династическим или религиозным признакам. Кровавых конфликтов было не меньшее, чем сейчас, но войны за национальную независимость в чистом виде велись лишь в редких случаях.

Девятнадцатый век стал веком патриотов, отстаивающих национальную независимость. Такими были, например, итальянец Джузеппе Гарибальди (1807-1882) и венгр Лайош Кошут (1802-1894).

Даже «железный канцлер» Бисмарк, которого не принято ставить на одну доску с Гарибальди, в своей деятельности руководствовался теми же принципами.

Государства считают свои национальные притязания законными не только в пределах страны, но и вдалеке от своих традиционных границ. На Ближнем Востоке британцы руководствовались именно этими соображениями. Эксплуатируя все тот же «дух времени», который всего несколькими десятилетиями ранее способствовал созданию первого германского рейха и объединению Италии, они поддерживали националистические настроения, направленные против уже ослабевшей Оттоманской империи как в среде арабов, так и в среде сионистов. Действовали британцы при этом, однако, в своих собственных интересах. Правда, среди британских сановников встречались люди, искренне озабоченные положением в Палестине и отдававшие себе отчет в его губительности для этой страны.