Месть Будды - [3]

Гортензии вдруг взбрело на ум непременно примерить, пойдут ли ей к лицу священные одеяния. Некоторые из нас, сохранившие еще остатки благоразумия, пробовали отговорить ее. Большинство, однако, одобрило ее затею рукоплесканиями.

Подзадоренная поощрением Гортензия сорвала одежды со статуи и накинула их на себя. Она проделала это с ловкостью и грациозностью, ей присущими, так быстро, что жрецы, находившиеся под нами в темном помещении храма, не успели очнуться от оцепенения, как Гортензия была уже наряжена. Статуя Будды, со своим выдавшимся животом, осталась почти обнаженной.

Француженка кокетливо поворачивалась, расправляя свой фантастический наряд: затем, подобрав его с боков руками, начала танцевать менуэт.

Пагода огласилась гневными криками.

Среди нас очутился маленький старый жрец. Никто не заметил, как он пробрался сюда. Он был безобразен, как обезьяна; на губах его выступила пена. Я увидел в его руках изогнутый кинжал и раньше, чем успел опомниться, он дважды погрузил его в грудь Гортензии.

Барон Лацман и я ринулись на него, схватили и бросили вниз головой с высокой эстрады.

Произошло ужасное замешательство.

Кто-то, стоявший возле меня, выстрелил из револьвера в толпу бонз, которыми кишело все внутреннее помещение пагоды. Выстрелы не произвели, по-видимому, никакого впечатления. Рассвирепевшая толпа осадила лестницу, ведущую к статуе, теснилась на ступенях, лезла на возвышение. Мы поняли, что погибли.

Я обменялся с бароном быстрым взглядом; он понял мое намерение. Мы бросились на статую Будды, сдвинули ее и, напрягая все свои силы, наклонили над выступом эстрады. Она на мгновение остановилась над ее краем, и я успел в последний раз заметить странную усмешку на губах Будды. Затем, статуя рухнула на деревянную лестницу и раздробила ее своей тяжестью. Облако пыли покрыло обломки и засыпанных ими наших врагов.

Пагода огласилась нечеловеческим ревом. Но осаждающие не могли больше воспользоваться лестницей, и мы получили возможность защищаться.

Спустя полчаса, нас освободил патруль из матросов, высланный за нами из Пекина одним предусмотрительным товарищем.

Вот что было пережито нами в Чи-нан-фу и воскресло теперь в моей памяти.

V.

Выслушав мое мнение, барон погрузился в молчание. Я слышал, как тяжело он дышит.

— Почему вы вспомнили о Чи-нан-фу? — спросил он, наконец.

— Неужели вы сами никогда не думали, что это происшествие может повлечь за собой дальнейшие последствия? — ответил я.

Говоря откровенно, я и сам никогда не тревожился мыслями об этом. Но в возбуждении, которое я переживал тогда, мне казалось, что я давно уже сжился с ожиданием каких-либо осложнений, имеющих непосредственную связь с побоищем в пагоде. Мы осквернили тогда буддийскую святыню. Мы двое разбили древнюю статую Будды в Чи-нан-фу. Вправе ли мы ожидать, что жестокие и мстительные азиаты оставят безнаказанным такое, на их взгляд, неслыханное злодеяние?

— В самом деле, очень странно, что именно нас двоих захватили и доставили сюда таким предательским образом, — сказал, барон, видимо, делая над собой усилие, чтобы говорить спокойно.

— Мы должны во что бы то ни стало выбраться отсюда.

— Конечно. Пожалуйте первым, — я следую за вами!

Барон произнес эти слова ироническим тоном, который он считал для себя обязательным в минуты опасности, — как проявление мужественной отваги.

Я скоро обдумал свой план. Затем, поворачиваясь с боку на бок, я докатился вплотную до тела моего сотоварища по заключению.

Я часто рассказывал вам о замечательных приемах, которым научил меня во время пребывания на Дальнем Востоке один японский гимнаст. Я перенял от него все его искусство. В программу обучения обязательно входит распутывание самых запутанных узлов. Познания мои теперь пригодились. Я приблизил суставы своих связанных рук к рукам Лацмана и научил его, как помочь мне.

Когда он слегка ослабил узлы, мне понадобилось не больше четверти часа, чтобы совершенно освободиться; спустя несколько минут были развязаны руки барона и наши ноги.

При свете нескольких спичек мы осмотрели место нашего заключения. Это была довольно просторная каюта. Двери, само собой разумеется, были накрепко заперты; люк оказался заколоченным досками. Мы должны были действовать с крайней осмотрительностью, не держа зажженной спички дольше нескольких секунд, так как слышали шаги над собой, на палубе; кроме того, на лестнице, за каютой, также иногда кто-то шевелился. Нам не оставалось другого пути для бегства, кроме люка.

Соединенными усилиями мы вскоре оторвали доски, стараясь работать, производя как можно меньше шума. В каюту проник бледный свет, — отблеск далеких огней гавани и блестящей поверхности моря. К нашему счастью, рама люка оказалась деревянной; дерево прогнило настолько, что мы успели выломить раму из борта судна. Затем мы протиснулись в отверстие и погрузились в воду. Наши жилеты и пиджаки оставили мы в каюте.

Медленно и осторожно, часто ныряя, проплыли мы около судов; мы предварительно условились, что не сразу выберемся на берег, чтобы не попасть как-нибудь в руки своих преследователей.

Вероятно, был уже поздний час ночи. В гавани было совершенно тихо. Мы подвигались вперед, возле точно застывших судов, плавно рассекая золотистую рябь отражающихся в воде береговых фонарей. Миновав мол, мы проплыли Porto Nuovo. Темные громады товарных складов с угрожающе изогнувшимися подъемными кранами остались за нами. Мы повернули по направлению к Барколе, плывя вдоль берега и погружаясь во все более непроницаемый мрак. Пора было выбраться из воды. Платье наше и белье совершенно намокли и своей тяжестью затрудняли наши движения. Мы вылезли на небольшой поплавок и забрались в привязанную к нему лодку.