Мессалина - [49]

Во сне ей чудилось, как Валерий ласкает ее, целует грудь. Она вздрогнула, ощутив прикосновение чьих-то губ к ее губам. Мессалина подумала, что все еще спит, но вдруг поняла, что соленый вкус этих влажных губ может быть только в действительности.

— О! — воскликнула она, привставая. — Наглости вам не занимать! Кто вы такие?

Два молодых человека сидели возле нее. Их смуглая кожа была пропитана солью и солнцем.

— Мы оба рыбаки, — сказал один из них, — удили среди этих скал.

Он показал на выступ.

— Мы увидели тебя лежащей на песке, — заговорил другой, — и пришли составить тебе компанию.

— Я не нуждаюсь в вашей компании. Известно ли вам, кто я?

— Мне кажется, ты нереида, явившаяся из царства Амфитриты и Нептуна, — сказал один.

— А я, — сказал другой, стремясь перещеголять приятеля, — я скорей подумал бы, что ты сама Венера Анадиомена, пришедшая с моря.

Она чувствовала, как тело ее от вожделения покрывается испариной. Ответы молодых рыбаков вконец обольстили ее. Она рассмеялась:

— Вы правы, я пришла из пучины морской.

Она закрыла глаза и привлекла к себе, между бедер, руку, гладившую ее в момент пробуждения. Это прикосновение разожгло ее пыл, она со стоном откинулась на спину, и молодой рыбак принялся целовать ее губы и шею. Сладострастие завладело ее плотью и разумом. Едва она почувствовала, что он проник в нее, как ее захлестнула волна наслаждения, которое ей хотелось длить до бесконечности, и оно еще продолжалось, когда она ощутила, что ею овладели во второй раз. Мерный приглушенный плеск волн погрузил ее в новое оцепенение.

Она открыла глаза, услыхав голос Ливии, выкрикивающей ее имя. Приподнявшись, она увидела, что одна на берегу, рыбаки исчезли, и бархатная ночь окутывает землю. На скале виднелась фигура Ливии. Мессалина встала, потянулась и направилась к воде. Когда пенистая волна обмыла ей живот, она надела тунику. Служанка приблизилась к ней в тот момент, когда она застегивала пряжку.

Мессалина, чтобы оправдать свое путешествие, провела в Байях две недели. Она предпочла не давать Клавдию поводов задумываться над вопросом о столь дальней поездке ради столь краткого отдыха. Причину, позволившую ей ускорить возвращение в Рим, она нашла в детях: она заявила Клавдию, что хотя разлука с ними была недолгой, она очень соскучилась по ним и тревожилась о здоровье Германика.

Прибыв во дворец, она была удивлена тем, что ее встретили Агриппина и Юлия. Они направлялись к ней, когда она выходила из повозки. В ту минуту она не знала, радоваться ли ей или огорчаться возвращению из ссылки родственниц, чему она в большой мере способствовала. Ее обрадовала мысль о том, что она сможет найти в них подруг молодых и не столь преувеличенно стыдливых, как Аррия, однако, с самого начала Агриппина показалась ей слишком уж красивой и любезной. Ей было двадцать семь лет, и зрелость давала ей то преимущество перед Мессалиной, что она держалась высокомерно и выглядела более импозантно.

Агриппина потеряла мужа, Гнея Домиция Агенобарба, бывшего консула, несколько месяцев тому назад. Она еще находилась в ссылке и узнала о его смерти лишь по возвращении, не выказав при этом ни малейшей печали, — настолько он вел себя по отношению к ней скверно и даже жестоко. Ей едва исполнилось четырнадцать лет, когда Тиберий решил поженить их — из ненависти к своей собственной семье, как она себе говорила. Агенобарб был бездушной скотиной: он убил одного из своих отпущенников, потому что тот отказался выпить столько вина, сколько он ему велел; когда он ехал на колеснице по Аппиевой дороге, он задавил ребенка, умышленно подхлестнув коней; злобный и задиристый, он выколол глаз одному всаднику, который осмелился спорить с ним на форуме. От этого брака Агриппина имела сына, Луция Домиция Агенобарба, которому теперь было четыре года. Его тетка по отцовской линии, толстуха Домиция, была без ума от этого живого и смышленого малыша, потакала всем его капризам, не уставая повторять, что «лучи солнца одновременно коснулись его и земли, поскольку он родился на рассвете». Правда, его отец, когда друзья поздравили его с рождением сына, ответил: «У Агриппины от меня не может родиться ничего, кроме ужаса и горя для народа».

Отправляясь в ссылку, Агриппина доверила сына своей золовке Лепиде, матери Мессалины, поскольку Агенобарб отказался возиться с ребенком на своей вилле в Пиргах, в Тоскане, где впоследствии и скончался от водянки. Лепида определила ребенку в качестве воспитателей цирюльника и накрашенного танцовщика, что очень не понравилось Агриппине, которая вела себя прямо противоположно Калигуле и желала олицетворять собою в глазах патрициев строгую и добропорядочную партию римлян-консерваторов.

Целуя Октавию, бросившуюся к ней в объятия, Мессалина разглядывала Агриппину. У нее был немного длинноват нос, не портивший, однако, обаяния ее продолговатого лица, красиво очерченные губы, слегка выступающие скулы; особо выделялись на ее лице глаза — темные, глубоко посаженные, умные. Ее волосы были разделены прямым пробором, завиты по обеим сторонам лба и собраны на затылке в узел. Обе дочери Германика унаследовали строгую простоту своей матери. Неподвижный взгляд Агриппины, казалось, говорил о бедах, которые она пережила, хотя ее красота о них умалчивала. Разве не выпало ей на долю видеть, как из-за жестокости Тиберия умирала мать, которую сперва сослали, а потом выкололи ей глаза, и разве не были убиты ее братья, Нерон и Друз? Один Калигула пережил эту бойню, и ей пришлось против своей воли стать его любовницей, как и двум другим ее сестрам, Юлии и Друзилле. И разве безумный братец не подсовывал ее своим фаворитам? Она не могла забыть костер на рыночной площади в Антиохии, в котором горели останки ее отца. Поговаривали, что его отравил Пизон по наущению Тиберия. Тогда ей было столько же лет, сколько сейчас ее сыну Домицию. Она вновь мысленно увидела исполненную благородства фигуру матери, несущую урну с прахом Германика: она поднялась вместе с детьми на корабль, который должен был доставить их в Италию.