Где все это?
Боже мой!
Хотелось плакать.
А теперь вот мешки на сцену кидают, чтобы зрители не уснули.
Туалет опустел.
Буфет зазвенел стаканами. После третьего звонка там уже запели.
В зал никто идти не хотел.
Вдруг кто-то закричал:
– Граждане буфетные зрители, сейчас там, на сцене опять мешок будут кидать, причем говорят в актеров.
Побросав пластмассовые стаканчика, все ринулись в зал.
Актеры, как будто поняв, что кто-то из них будет ухлопан очередным мешком, метались по сцене, как угорелые.
Над сценой послышался какой-то скрипучий звук.
Зал притих.
Актеры замерли, но через секунду завертелись по сцене с еще большей скоростью.
Наши подружки нервно посылали нам прощальные поцелуи.
Скрип повторился.
Напряжение нарастало.
Зал встал.
И, когда уже казалось, что сердца зрителей перестанут биться от ожидания, а актеры умрут от сумасшедшего бега, на сцену рухнул толстый бородатый дядя. Он грузно шлепнулся о деревянный пол.
– А где же мешок? – крикнул какой-то любопытный зритель.
Но вместо ответа бородач, вскочив на ноги, закричал, подняв голову кверху:
– Идиот, мешок… Мешок надо было толкать, а не меня.
Видимо следуя этому мудрому совету, «идиот», сидевший над сценой, толкнул мешок. И тот точно в цель припечатал бородатого к полу.
Серое облако снова окутало сцену.
Зал охнул.
Сцена кипела. В тумане кто-то стонал. Наши подружки визжали.
Когда облако рассеялось, ни мешка, ни бородатого на сцене не было.
– А где же мешок? – опять не выдержал любопытный зритель.
И опять вместо ответа актеры, встав вдоль рампы в шестую позицию, неожиданно стали нам кланяться.
– Шабаш, – поняли мы и дружно закричали. – Браво! Бис!
Зал взорвался овациями.
Актеры выходили раз десять.
На одиннадцатый зрители стали требовать автора и мешок.
Какой-то остряк в перерывах между аплодисментами сумел выкрикнуть:
– Дураки, автор-то – американец! А мешок ходить не умеет!
Тогда стали звать ре-жис-се-ра.
Кричали долго.
Наконец, вышел человек и поднял вверх руку.
Зал потихоньку успокоился.
– Господа, я не режиссер. Режиссер – это тот гений, который сверху свалился, вместо мешка. Поэтому он сейчас немного приболел. Искусство требует жертв, господа. Как выздоровеет, к вам выйдет.
После этих слов он поклонился и ушел за кулисы.
Зрители еще немного похлопали и двинулись к выходу, обсуждая с сотоварищами по зрелищу сколько весили мешки и что в них было: мука или цемент.
Когда мы покинули театр, было еще не поздно, и мы с другом решили еще раз зайти в рюмочную обсудить наш культурный поход в спокойной несемейной обстановке.
Там мне на ум пришли почему-то опять эти странные строчки о том, что театр – это не зрелище от скуки, а наши глаза и руки.
Я поделился этими строчками с другом, что вот привязались с самого утра, а кто написал, никак не вспомню.
Друг посмотрел на меня. Ткнул вилкой в салат, потом себе в рот. Пожевал и изрек:
– Это, брат, Маяковский.
– Точно! – воскликнул я.
И тут же предложил выпить за Маяковского.
Выпили.
Потом выпили за здоровье главного режиссера театра.
Затем за талант наших знакомых актрис.
Затем за… В общем, хорошо мы сходили в театр.
А главное меня теперь не мучает эта странная фраза: «Театр – это не зрелище от скуки… глаза… руки…».
