Мертвый месяц - [47]

Она бежала, как загнанный олень, не разбирая дороги. Перепрыгивала через могилы, лезла напролом в кустарник. Ей чудилось, что взгляд покойницы жжет спину, а полуистлевшие руки в трупных пятнах тянутся за ней. Один тапок слетел, следом за ним второй, но Оля не остановилась – плевать на них! Острый сук зацепился за свитер и вырвал из него клок. Ей померещилась тень слева, и Оля бросилась в заросли волчьего лыка. Волосы запутались в ветвях, но Оля рванулась со всей мочи, обрывая их. Плевать! Волосы – не голова, отрастут.

Она выскчила на поляну. Луна здесь сияла особенно ярко, и в ее свете видны были темные холмики. Оля резко остановилась: из свежих могил торчали какие-то белые палки. Она присмотрелась, и ей стало плохо: это были человеческие руки и ноги, собранные кем-то в отвратительный букет. Ближайшая к Оле кисть пошевелилась. Девушка попятилась и помчалась прочь.

Вновь бешеное мелькание деревьев, кочки под ногами, корни, не вовремя подвернувшиеся… Боль в груди, когда каждый вдох жжет огнем. Оля запнулась и кубарем полетела на землю. Секунду приходила в себя, а потом на карачках заползла под ближайший куст. Воздух со свистом входил и выходил, в ушах бешено стучали злые молоточки. Оле показалось, что сердце не выдержит, и она прямо сейчас умрет.

Оля свернулась в клубок и обняла себя. Как же плохо и страшно. Зачем, зачем она поехала в Моркину гору? Ради Дани? Ну встретились бы в другой день. Если бы знать… Хлынули слезы. Оля попробовала успокоиться, но вышло лишь хуже – ее захлестнула жалость к самой к себе. Как она вернется домой? Неужели так и останется в этом проклятом месте среди мертвецов?

Оля размазывала слезы, грязь и кровь по лицу – на щеке саднила царапина. Больше всего хотелось, чтобы все это оказалось ночным кошмаром, а она бы перенеслась в свою уютную кровать. Ну за что ей это все? За то, что чужая тетя когда-то пообещала ее нечистому духу? Или это совсем не при чем, а Оле просто не повезло? Она сунула в рот указательный палец и принялась грызть ноготь.

Она не сразу услышала шаги. А когда различила их, испуганно сжалась. Кто-то неспешно шел, совсем не скрываясь. Тот, кто не боялся происходящего здесь. Тот, кто чувствовал себя хозяином этого места. Оля замерла как беззащитная птичка. Она до крови прикусила палец, но даже не почувствовала. Шествующий остановился рядом с убежищем и сказал: «Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать. Кто не спрятался, я не виноват». И тогда Оля вновь побежала.

Боль, страх и изнеможение. Ноют мышцы ног, спины, рук, легкие жжет, словно кто-то залил в них горящий воздух, нестерпимо колет в боку. В груди хрипит, точно кто-то провертел там дыру. «Шел и насвистывал дырочкой в правом боку», – тут же всплыли строки из стихотворения Юнны Мориц. Филолог всегда остается филологом, даже загнанный. Загнанный заяц, к которому с двух сторон подкрадываются волк и лисица. Мысли скакали всполошенными лягушками, обгоняя одна другую.

Оля не соображала, куда бежит и зачем. Текло из глаз и носа, несколько раз пришлось сплюнуть. Она напоминала дичь, которую гонит безжалостный охотник, желающий не только убить, но и хорошенько помучить. Оля понимала это, но ничего не могла поделать – хотелось жить. Страстно, отчаянно – просто жить. Ей казалось обидным: умереть вот так, в восемнадцать лет, когда так сильно влюбилась. И Даня ее никогда больше не обнимет… Последнее показалось особенно обидным, из Олиной груди вырвался резкий всхлип.

Как Даня будет без нее? А как родители? И не ждет ли Даню судьба Оли? Ей стало жалко его, как и себя. Ну почему не бывает хороших любовных историй? Вечно норовит произойти какая-то гадость. То нетерпимые родители, то соперники, то болезнь, то разлука. И смерть – в качестве главного приза для всех парочек. Получите и распишитесь.

Оля рухнула. Все – больше она ни в состоянии даже рукой пошевельнуть. Все, что остается, – ползти, пока есть силы. А потом сдохнуть не в окружении родных и близких. Совсем одна, как бродячая собака. Оля перевернулась на спину. На нее смотрела чужая равнодушная луна. Ей не было никакого дела ни до Оли, ни до Дани. Под ее могильным светом происходили тысячи жертвоприношений молодых и старых, любящих и ненавидящих. И сейчас луна ждала того же: пусть прольется кровавая река.

Оля даже не шевельнулась, когда сознания коснулись кем-то произнесенная считалочка:

«Вышел месяц из тумана,

Вынул ножик из кармана…»

Это ее не касается. Она лежит и будет лежать дальше, потому не в состоянии больше двигаться. Еще одно усилие – и она умрет. А невидимое существо продолжало отсчет:

«Буду резать, буду бить,

Все равно, тебе не жить».

Оля будто проснулась: ножик. Да! Ей бы сейчас пригодился нож. Пусть и сама погибнет, но захватит с собой этого урода. Но ничего нет, кроме молотка. Точно, молоток! Она так и не выпустила его из рук. Оля с трудом поднялась.

Ее шатало, перед глазами плыло, во рту пересохло. Глаза с трудом сконцентрировались. Перед Олей стоял кто-то среднего роста, укутанный в плащ с капюшоном. Оля уставилась на него. Закричи тот «бу!», она бы не дрогнула: все эмоции отодвинулись на задний план – Оля слишком устала, чтобы бояться. Она молча выжидала, что произойдет. Существо откинуло капюшон, и Оля увидела того, кому была обещана до рождения: монстра с головой волка, рогами барана и горящими красными глазами. Будь это фильм, Оля бы крепко зажурила глаза и заткнула уши, а сейчас она смотрела на него и ничего не чувствовала.