Мёртвый гость - [94]

Картофель оказался очень легковерного и доверчивого сорта, так как эти дожди соблазнили его прорасти. Через некоторое время из песка выглянули первые зеленые листья, которые, казалось, твердо решили не пасовать ни перед какими тяжелейшими обстоятельствами. Теплая весна и обильные осадки способствовали его росту — и тут начались новые муки для портного. Угрызения совести с демонической силой направляли его взгляды только на отдельные растения, выделявшиеся среди остальных более яркой зеленью и буйным ростом. Его вина вырастала из-под земли, и каждое из этих растений становилось зеленеющим обвинением.

Картофельная ботва достигла уже высоты трех дюймов, и портной подумывал уже об окучивании, но тут наступила длительная засуха. Небо сверкало, словно полированное, и безжалостное солнце день за днем сжигало беззащитное поле. Иногда после обеда несколько предприимчивых облаков сбивались в стаю и совершали небольшую вылазку; правда, к вечеру, сгорая от стыда, они отказывались от своей попытки, и солнце победно уходило на покой. Иногда им удавалось объединиться в одно кучевое облако, но, видно, в их среде не хватало взаимного доверия и они очень спешили. Торопливо пробежав над песчаным полем, они отдали ему свою дань: отдельные тяжелые капли — пуфф-пуфф — упали на высушенную почву, и каждая вздыбила вокруг себя облачко пыли, а пять минут спустя алчное солнце снова все высосало. Вскоре вся почва до фута в глубину превратилась в мелкий порошок, ботва приняла желтоватую окраску и полегла. Теперь нужен был сильный и продолжительный дождь, иначе все могло пропасть.

Ртутный столбик барометра, маленький острый наконечник которого вот уже неделю как поднимался во все более безоблачные высоты, внезапно стал опускаться. Однажды все уже, казалось, предвещало грозу, но она разразилась вдалеке, а сюда послала лишь шквалистый ветер. Повсюду можно было наблюдать темную завесу дождя, и лишь здесь — ничего, кроме жалобного шума деревьев и длинных бурлящих колонн пыли, вздымаемых на дорогах, ведущих в город.

Во второй половине дня портной, не в силах дольше терпеть, отправился на свое поле. Широкая желтая полоса предстала его взору на том месте, где он с полным основанием ожидал увидеть темнеющий за полем лес. Дурные предчувствия ускоряли его шаги, и когда он подошел достаточно близко, то убедился во всей их небезосновательности.

Случилось самое ужасное, что могло постичь человека, возлагающего свои надежды на песчаные поля: его поле перекочевало. С радостной легкомысленностью и слишком малой привязанностью к родине, присущей этой почве, она с готовностью использовала возможность увидеть другие местности и чужие края. Бедный старый портной вскарабкался на песчаную гору и стал молча наблюдать за этим процессом. Сегодня был самый великолепный день в жизни маленького холмика; он мог бы потом, гордясь своей непостоянной, как у Протея, натурой, всегда с полным правом говорить: «Кто из смертных знает, каков я в данный момент, и кто из них решится утверждать то же самое обо мне завтра?» У него были дни уменьшения объемов и дни прибавления — сегодняшний случай говорил о последнем, и портной в подлинном смысле слова сидел на руинах своей надежды. А ветер выл и свирепствовал на этом перекати-поле: здесь он засыпал все зыбучим песком, там — безжалостно обнажал бледные, увядшие растения вплоть до корней, а над всем этим гуляло постоянно странствующее и изменчивое, плотное, высокое желто-серое облако. Под вечер, когда уже стемнело, налетела гроза, разразился мощный ливень и, подгоняя бедного промокшего портного громом и молнией, загнал его под крышу дома.

От этого удара он больше не оправился. То ли простудился он при этом, то ли душевные волнения подорвали его здоровье, но вскоре после того он тяжело заболел, и через пару дней его уже хоронили. Но даже в гробу его бедному духу не было покоя. Он все порхал и парил вокруг места своих прежних забот и вины, и так как он притягивал к себе тончайшие эфирные испарения, то постепенно сгустился в привидение.

Теперь, вероятно, пришло время поподробнее разобраться со всеми обидными заблуждениями, связанными с природой привидений. Самое дикое мнение гласит: привидение — это фигура в белой простыне, которая ночью, между полуночью и часом; творит непотребства. Я подозреваю, что сказку эту сочинил какой-то любовник, чтобы ночью в такой маскировке избить своего соперника. Уже сама вера в то, что привидение привязано к четко определенным ночным часам, происходит от удручающего незнания реальных обстоятельств. Мне кажется, я заслужу одобрение наших покойных сограждан, которых судьба заставила посвятить себя этой безрадостной профессии, если доведу до всеобщего сведения результаты моего подробного исследования о природе и свойствах привидений. Возможно, наилучшим окажется, если я просто продолжу мою историю и вынесу на суд общественности перипетии судьбы бедного старого портного на его новом жизненном пути.

Его дух, таким образом, находился в самом начале всякой действительной «призрачности», когда он приобрел видимую оболочку. Эта оболочка была тончайшим эфирным испарением, которое сохраняло очертания его покойного тела, а если точнее — одежды, которую он привык постоянно носить дома и которая состояла из шлепанцев, пары нижнего белья, фланелевой куртки и хлопчатобумажной шапочки с кисточкой. Конечно, это было очень несчастное, старое, бедное привидение. Очень часто тихими жаркими летними днями оно сидело рядом с холмиком из песка на корнях старой, узловатой сосны и наблюдало за своей тенью, которой не было. Впрочем, даже собственного эфирного тела оно не могло различить в это время; и это — одно из самых гнетущих чувств в мире, когда видишь вокруг себя все, кроме собственной руки, даже если поднесешь ее к самым глазам. Только ночью, при свете луны на темном фоне видны они другим и самим себе; привидения даже светятся тусклым фосфорным светом, но тоже только в ночное время. Этими, до сих пор не изученными свойствами, вероятно, объясняется большое количество ложных мнений по поводу времени появления привидений.