Мёртвый гость - [13]

Она сделала низкий книксен, причем ее фигура выглядела соблазнительнее, чем когда-либо, затем повернулась ко мне спиной, собираясь свернуть на аллею.

— Абигайль! — вне себя крикнули. — Возможно ли это? Ты не можешь так бесчеловечно поступить со мной: сначала поманить меня всеми прелестями рая, a потом злорадно столкнуть в бездну ада. Если я и не смог когда-то назвать тебя своей, то, по крайней мере, не отталкивай меня так безжалостно от себя, дай мне насладиться хоть бы каплей любви, чтобы облегчить мою страдающую душу!.. Только один поцелуй, Абигайль, — но не такой, как в тот раз, когда твое сердце было вдалеке от твоих губ, a так, как целуют друга, которому прощают тяжкое преступление!

Она остановилась и спокойно повернулась в мою сторону:

— Если вас устроит и такая малость — что же; Абигайль не жестока, хотя жизнь обошлась с ней сурово. K тому же мне самой хочется ощутить вкус поцелуя — мне этого так не хватало в жизни.

Она снова подошла вплотную к решетке. Просунув обе свои гладкие мраморные руки через решетку, она быстро прижала мою голову к своему лицу. Совсем рядом с собой я видел ее большие серые глаза, которые и теперь сверкали холодным равнодушным огнем. B следующий момент я почувствовал, как ее губы прижались к моим, и странное ощущение — не то ужаса, не то блаженства — разлилось по моему телу. Ее губы были холодны, но дыхание буквально испепеляло меня, и мне казалось, будто этот поцелуй высосет всю мою душу, у меня потемнело в глазах, я задыхался, в ужасе пытаясь освободиться из ее объятий, но ее мягкие, холодные губы впились в мои; я пытался вырваться из переплетения этих рук; но мягкие „змеи“ сжали мою шею подобно стальным обручам — и куда делась вся сила моих рук? Этот поцелуй словно вынул из меня сердцевину — и теперь они бессильно повисли вниз; смертельная испарина покрыла мой лоб, и, как бедный полуживой грешник под пытками, я повис на решётке. Я хотел закричать, но все звуки тонули в этом плотно прижатом рте; мысли лихорадочно суетились в моем мозгу, словно у человека, тонущего в открытом море; еще один миг — и со мной было бы покончено. Вдруг, как щелчок плети, жуткую тишину разрезал какой-то звук — и тотчас же рот по ту сторону решетки оторвался от моего; тихий хохоток прозвучал из-за прутьев; я потерял сознание и упал…

Когда я снова пришел в себя, то увидел склонившуюся надо мной фигуру доктора, моего друга, занятого протиранием моего лба и висков какой-то эссенцией, которую он достал из своей дорожной аптечки. Его дрожки стояли рядом на аллее: я понял, что своим спасением от призрака я обязан был его кучеру, так как того спугнул щелчок его хлыста. „Какого дьявола ты ищешь здесь, дружище, на этом кладбище в час духов? — громко спросил врач, когда я слегка оживился и с его помощью поковылял к дрожкам. — Ты весь дрожишь, и твоя губа кровоточит, если ты решил, что долечишься после вод, прохлаждаясь здесь в росе на холодной земле, то глубоко заблуждаешься“.

Ни за что на свете не рискнул бы я изложить ему все обстоятельства случившегося со мной. Я сказал, что меня привело сюда крепкое вино и что, очутившись, в итоге, перед решеткой, где мне захотелось немного передохнуть, я, наверно, упал, почувствовав сильное головокружение. Это прозвучало правдоподобно. A на гостиничной кровати, куда меня доставил мой заботливый друг, я сразу же заснул здоровым крепким сном, которому уже ничто не могло помешать. Проспав очень долго, на следующее утро я был разбужен только приходом друга, однако от ужасного ночного визита, казалось, не осталось ни следа.

Все же я оказался далеко не таким отважным, каким надлежит быть солдату и каким вы меня, сударыня, милостиво изволите видеть. Когда наступил вечер — a весь день я провел в мрачных размышлениях в своей комнате, — я написал записку своему другу, в которой сообщал, что вынужден срочно уехать ночным поездом. И тут я не признался в истинной причине отъезда. Врачи — профессиональные скептики. Мог ли я представить себе, что он с доверием отнесётся к моему рассказу? Могу ли я, дорогие друзья, быть уверенным в том, что даже вам не покажусь после этого странным чудаком или же сочинителем фантастических сказок, который высосал из пальца эту историю, чтобы не вносить выкупа?»

Говорить не решался никто. Даже фрейлейн молчала и некоторое время рассматривала потолок, на котором плясало отражение лампы. Наконец она произнесла:

— Признаться откровенно — но я ни в коем случае не хочу вас расстроить этим, дорогой господин полковник, — я считаю эту историю с призраком ярким, удивительно правдоподобным и связным сном, приснившимся вам. Гостиничный портье не годится в свидетели, поскольку он якобы спал в момент, когда по лестнице поднималась женщина, a затем и вы сами. Впрочем, если всем приключением вы в действительности обязаны вину, то и в таком случае вся истина была в нем: ваше чувство к оставленной вами возлюбленной и Немезида, открывшаяся в жутких объятиях кошмара.

— Я был готов и этому объяснению, — сказал полковник тихо и опустил голову. — Но что вы скажете о снах, которые оставляют зримые следы в реальной жизни? Когда я утром подошел к своему столу, то букета из роз и жасмина в стакане не было, однако на диване лежала пригоршня засохших иммортелей.