Мёртвый гость - [112]

— Глупость не может быть невинной. Поэтому — никакой пощады! Война, открытая война! Со дня рождения Фридерики все в этом доме в таком замешательстве, словно в преддверии Страшного суда. Сам черт придумал эту сказку о «мертвом госте». Как я уже говорил, все остается по-старому, мама. Ничего не меняется. И я тоже стою на своем.

Так сказал господин Бантес и выбежал из комнаты. Между тем он тоже не мог больше оставаться прежним. Разговор посеял в нем сомнения. Он пришел к выводу, что ради спокойствия и мира в доме было бы лучше перенести помолвку на более поздний срок. Он слишком любил свою дочь, и эта любовь вызывала в нем опасения, что черт сумеет все-таки сыграть с ним какую-нибудь злую шутку, а люди припишут все «мертвому гостю». Против его воли с приближением первого адвента все тревожнее становилось у него на сердце. Он бы предпочел, чтобы его будущий зять еще какое-то время не торопился с приездом. И уж совсем не по себе ему стало, когда вдруг установилась хорошая погода и все чаще стали выдаваться такие солнечные и ясные деньки, словно поздняя осень захотела подарить еще одно, дополнительное лето. Как и прежде, господин Бантес прилежно подходил к барометру и постукивал по нему пальцем, но теперь уже с целью заставить ртутный столбик опуститься ниже.

К своему удивлению, он заметил, что с улучшением погоды к маме, Фридерике, а также к коменданту вернулось прежнее безмятежное настроение, да и остальные домочадцы обрели былую уверенность, чего нельзя было сказать о нем.

Хорошая погода

Госпожа Бантес не могла не заметить, что Рикхен затаила в душе немало возражений против богатого банкира и что полномочия коменданта города в отношении этой души превышают положенные границы. Поэтому не ради самого коменданта, а с целью предотвратить любую чрезмерную поспешность и — как результат — возможное несчастье, добивалась она отсрочки обручения банкира с ее дочерью. Ей хотелось бы, чтобы молодые люди сначала познакомились и чтобы Фридерика свыклась с мыслью о своей судьбе. Не помешало бы узнать также, заслуживает ли господин фон Хан сердца Фридерики. Поэтому предусмотрительная мать не сделала господину Бантесу ни одного упрека по поводу его выбора, хотя он до самого дня рождения скрывал от нее свое решение относительно руки их дочери — событии, к которому госпожа Бантес относилась далеко не равнодушно. Она слишком хорошо знала господина Бантеса: любые упреки только подстегнули бы его упрямство в этом деле. Именно поэтому она завела разговор с ним об этом и посеяла в нем сомнения, что, к ее радости, произвело на него должное впечатление. По той же причине еще в день рождения написала она письмо в столицу одной своей знакомой, чтобы осведомиться о моральных качествах господина фон Хана. Ответ пришел как раз в тот день, когда хорошая погода внушила такой страх господину Бантесу. В письме подруги господин фон Хан изображался как абсолютно порядочный молодой человек, достойный всяческого уважения и прежде всего — всеобщего сочувствия — не только из-за его болезненности, но и вследствие его почти рабской зависимости от старого, брюзгливого, чудаковатого и жадного отца. Но, как сообщалось дальше, несколько недель назад молодой человек взял на себя ведение всех дел старика. Старый банкир удалился теперь на покой в свое загородное имение вследствие очевидной старческой слабости: он плохо слышал и ничего не видел даже через очки.

Все эти приятные новости подняли настроение госпожи Бантес лучше всякой хорошей погоды.

А другое событие того же дня рассеяло тучи на душе Фридерики и коменданта.

Дело в том, что Вальдрих по поручению госпожи Бантес зашел в комнату Рикхен. Девушка сидела у окна, склонив голову на новую арфу.

«Фрейлейн, мама хотела бы узнать, не поедете ли вы — в случае хорошей погоды — с нами на прогулку?» — спросил молодой человек.

Рикхен вместо ответа совсем отвернулась от него к окну.

«Ваша милость изволят сердиться? — спросил Вальдрих, полагая, что она разыгрывает его. — Разве я не выпил на завтрак, хотя и без удовольствия, лишнюю чашку шоколада лишь потому, что вы мне приказали? Разве я не вовремя прибыл с парада? Разве я не поддакивал вам самым почтительным образом за столом?»

Ответа не последовало. Постояв еще некоторое время молча, он сделал движение, словно собирался уйти, но затем обернулся к ней и нетерпеливо сказал: «Приходите, Рикхен, — погода чудесная».

Ответом было сдавленное: «Нет». В голосе ее слышались слезы, и это обеспокоило Вальдриха. «Что с вами?» — испуганно спросил он и, взяв ее за руку, которой она опиралась на арфу, принудил встать. «Может быть, мама хочет, чтобы мы все поехали ему навстречу? Он должен сегодня приехать? Она что-нибудь сказала?» — скороговоркой выпалила Фридерика и осушила белоснежным платком свои заплаканные глаза. Лицо Вальдриха омрачилось. Почти раздраженно он сказал: «Фридерика, ты не должна была спрашивать меня об этом. Ты считаешь, что я смог бы тебя пригласить, если бы подозревал нечто подобное? Дай Бог, чтобы он не приехал прежде, чем я уйду отсюда». — «Куда?» — «В другой гарнизон. Сразу же после твоего дня рождения я попросил об этом в письме моему генералу и до сих пор не получил ответа».