Мёртвый гость - [106]

Никто не придал большего значения влиянию этой легенды, а также вере в нее (или суеверию), чем старый пастор, поскольку где бы ни объявлялись жених с невестой или же затевался любовный роман — все торопились сыграть свадьбу еще до первого адвента; там же, где не было надежды на скорое вступление в брак, ставился крест на всех романах и матримониальных планах, пусть это и разбивало кое-кому сердце.

Теперь нетрудно будет догадаться, что подразумевали прекрасные хербесхаймерки под словом «опасность», волей-неволей вынужденные признать обаяние коменданта. Они в буквальном смысле боялись за свои головы, с замиранием сердца ожидая прихода «мертвого гостя». Поэтому простительным кажется их противоестественный молчаливый сговор: не любить никого перед первым адвентом и в течение следующих трех; даже ангелу, если бы он сошел в это время с небес, не позволялось уделять больше внимания, чем любому простому смертному.

Семейная идиллия

Мне не известно доподлинно, клялась ли в чем-либо подобном прекрасная Фридерика по примеру остальных рождественских монахинь в Хербесхайме. С уверенностью можно было сказать только, что на Вальдриха она смотрела не более приветливо, чем на любого другого, так как была любезна со всеми.

Комендант провел в доме Бантесов поистине райское лето. К нему относились, как к родному сыну. Прежние, привычные еще с детства, но более приятные отношения неожиданно восстановились так быстро, что он снова называл господина и госпожу Бантес, как когда-то, папой и мамой, и господин Бантес снова время от времени отчитывал его (так называл это сам господин Бантес, когда ему нужно было отвести душу или дать волю своему плохому настроению), а госпожа Бантес всякий раз, перед тем как ему нужно было хоть на минуту отлучиться из дому, внимательно осматривала его костюм, заботилась о его одежде и белье, давала ему недостающее, как будто он все еще нуждался в ее опеке; она даже вела счет его карманным деньгам и ежемесячно, несмотря на все его протесты, снабжала мелкой монетой на текущие расходы. Вальдрих командовал не только в городе, но и в доме: в каждом деле считались с его мнением, его слово было решающим в любом споре. Между Фридерикой и ним, когда они привыкли друг к другу и забыли о том, что уже давно повзрослели, также восстановились отношения детских лет. Они любили друг друга, как прежде, но, как и прежде, нередко ссорились, и наряду с вежливым «вы» с языка их нередко срывалось «ты» — и не столько нежное «ты» душевной близости, сколько ворчливое «ты» упрека.

Правда, пожилые и юные дамы, а также пожилые и юные девушки, как это часто случается, отпускали свои чисто женские — или чисто девичьи — замечания по поводу жизненных обстоятельств Вальдриха. Дело в том, что хербесхаймерки имели один предрассудок, который обычно не свойствен представительницам женского пола других городов: они считали, что молодому мужчине двадцати восьми лет и симпатичной девушке двадцати лет достаточно четырех недель проживания под одной крышей, чтобы затем при каждой встрече чувствовать сильное сердцебиение. Но под крышей дома господина Бантеса так мало обращали внимание на какое-то там сердцебиение, что молодые люди могли пробыть хоть весь день вместе или, наоборот, весь день не видеть друг друга, не вспомнив при этом, где находятся у них сердца. Это настолько бросалось в глаза, что даже хербесхаймерки в конце концов убедились в том, что данный случай, скорее, представляет собой исключение из правила, поскольку ни один взгляд, ни выражение лица, ни одно движение, ни особая интонация голоса, ни что-либо иное из арсенала знаков любовного алфавита не позволяло подозревать здесь что-то еще, кроме чисто братских отношений между мальчиком и маленькой девочкой. Раньше других возможные сердечные осложнения почувствовала бы госпожа Бантес: женщинам на то дано особое чутье, полностью отсутствующее у мужчин; но и она ничего не учуяла и казалась спокойной. Господин Бантес и вовсе не помышлял о такой возможности. Сам он всю свою жизнь не имел представления о том, что называют любовью, и всерьез обеспокоился бы, если бы его дочь однажды лишилась рассудка и страстно полюбила бы человека ради него самого. Он знал, что госпожа Бантес была его невестой еще раньше, чем увидела его в лицо. И он, в бытность свою женихом, сразу же сказал отцу свое «Да», как только узнал, что его будущая жена — порядочная девушка из солидной семьи, с приданым в тридцать тысяч талеров и перспективой получить еще больше в виде наследства.

Этот способ ведения дел помолвки и супружества, целесообразность которого неоспоримо доказывал его опыт — а он был одним из счастливейших супругов и глав семьи, — казался ему поэтому наиболее разумным. Он уже давно выдал бы замуж свою дочь — благо в женихах недостатка не было, — однако все время что-то мешало: то ли он слишком неохотно расставался с девушкой, так как был привязан к ней больше, чем сам это осознавал; то ли в расчетах с женихами или поклонниками допускал излишнюю резкость. Он утверждал, что мир держится только за счет равновесия прочностей — иначе он развалился бы уже много тысяч лет назад, и именно поэтому равновесие состояний вступающих в брак он объявлял важнейшим принципом супружеского союза. Как госпожа Бантес, так и Фридерика до недавнего времени придерживались того же принципа.