Мертвые, вставайте! - [9]

Вандузлер с улыбкой махнул рукой.

– Не нервничай, – сказал он, – Люсьен не так уж ошибается. Я люблю обо всем высказывать свое мнение. Особенно когда я прав. Впрочем, Люсьен тоже это любит. Даже когда ошибается.

По-прежнему стоя, Марк глазами делал дяде знаки, что тому лучше уйти и что незачем присутствовать при этом разговоре.

– Нет, – сказал Вандузлер, глядя на Марка. – У меня есть причины остаться.

Он обвел взглядом Люсьена, Матиаса, Софию Симеонидис и вернулся к Марку.

– Лучше рассказать им, как обстоит дело, Марк, – сказал он, улыбаясь.

– Момент неподходящий. Ты меня достал со своим дерьмом, – тихо сказал Марк.

– У тебя всегда момент неподходящий, – возразил Вандузлер.

– Сам и говори, раз тебе хочется. Это твое дерьмо, а не мое.

– К черту! – Люсьен взмахнул деревянной ложкой. – Дядя Марка – старый полицейский, вот и все! Мы не станем толковать об этом всю ночь напролет.

– А ты откуда знаешь? – спросил Марк, разом повернувшись к Люсьену.

– Так… Мелкие наблюдения во время ремонта чердака.

– Здесь решительно все суют нос не в свои дела, – сказал Вандузлер.

– Нельзя быть историком, если не умеешь совать нос в чужие дела, – пожал плечами Люсьен.

Марк пришел в отчаяние. Еще один чертов нервный срыв. София оставалась внимательной и спокойной, как и Матиас. Они выжидали.

– Хорошая история Нового времени, – выговорил Марк, выделяя каждое слово. – Что еще ты откопал?

– Пустяки. Что твой крестный работал в отделе по борьбе с наркотиками, в бригаде азартных игр…

– …и семнадцать лет был комиссаром Уголовной полиции, – подхватил Вандузлер ровным голосом. – Что меня оттуда турнули, выкинули. Выкинули без медали после двадцати восьми лет службы. Словом, стыд-позор и общественное порицание.

Люсьен кивнул.

– Хорошо сказано, – сказал он.

– Великолепно, – процедил Марк сквозь зубы, не сводя глаз с Люсьена. – А почему ты ничего не говорил?

– Потому что мне плевать, – сказал Люсьен.

– Отлично, – сказал Марк. – Тебя, дядюшка, никто не просил спускаться и подслушивать, а тебя, Люсьен, никто не просил лезть не в свое дело и распускать язык. Разве это не могло подождать?

– Как раз нет, – возразил Вандузлер. – Госпоже Симеонидис нужна ваша помощь в деликатном деле, и лучше ей знать, что на чердаке сидит старый полицейский. Она может забрать свою жалобу или дать делу ход. Так будет справедливо.

Марк с вызовом взглянул на Матиаса и Люсьена.

– Отлично, – повторил он, повысив тон. – Ар-ман Вандузлер – старый, прогнивший бывший полицейский. Но все еще полицейский и все еще прогнивший, будьте в этом уверены, который привык брать свое и от правосудия, и от жизни. Даже если за это приходится расплачиваться.

– Обычно приходится, – подтвердил Вандузлер.

– И это еще не все, – продолжал Марк. – Теперь думайте о нем, что хотите. Но предупреждаю – он мой крестный и дядя. Брат моей матери, так что говорить тут не о чем. Не о чем. Если не хотите оставаться в лачуге…

– В Гнилой лачуге, – уточнила София Симеонидис. – Так ее называют в округе.

– Ну да… в Гнилой лачуге, из-за того что крестный занимался своим ремеслом, можете выметаться. Мы со стариком выкрутимся.

– Чего это он так разнервничался? – спросил Матиас, глядя по-прежнему безмятежными синими глазами.

– Не знаю, – сказал Люсьен, пожав плечами. – Он вообще нервный тип с богатым воображением. Там у них в Средневековье все такие. Моя двоюродная бабушка вкалывала на бойнях в Монтре, но я же не поднимаю из-за этого шум.

Марк опустил голову и скрестил руки на груди, внезапно успокоившись. Бросил быстрый взгляд на певицу с Западного фронта. Что она решит теперь, когда в доме, то есть в Гнилой лачуге, оказался старый полицейский в отставке?

София угадала ход его мыслей.

– Меня его присутствие не смущает, – сказала она.

– Ничто не внушает такого доверия, как продажный полицейский, – сказал старина Вандузлер. – Он умеет слушать, вынюхивать и вынужден держать рот на замке. Своего рода совершенство.

– Крестный был пусть и сомнительным, – добавил Марк, снизив тон, – но великим полицейским. Он может пригодиться.

– Не беспокойся, – сказал ему Вандузлер, переводя взгляд на Софию. – Госпожа Симеонидис будет судить сама. Если, конечно, понадобится. Да и эти трое, – добавил он, указывая на молодых людей, – совсем не дураки. Они тоже могут пригодиться.

– Я и не говорила, что они дураки, – возразила София.

– Просто хочу уточнить, – пояснил Вандузлер. – Я неплохо знаю Марка, моего племянника. Он приехал ко мне в Париж, когда ему было двенадцать… иными словами, уже почти сложившимся человеком. Уже тогда он был сумбурным, упрямым, восторженным, неуравновешенным, но и слишком умным, чтобы жить смирно. Я мало что мог для него сделать, разве что внушить ему кое-какие здравые принципы относительно неизбежной доли беспутства, которому следует предаваться неукоснительно. Хватка у него была. Двух других я знаю лишь неделю и пока не могу сказать о них ничего плохого. Занятное сочетание, каждый занят своим великим делом. Забавно. Как бы то ни было, я впервые слышу о таком случае, как ваш. Вы и так слишком долго медлили с этим деревом.

– Что я могла сделать? – сказала София. – Полиция подняла бы меня на смех.