Мертвые головы - [18]

Кирилл, смиряясь с привычками друга, своих не ломал. Он пил и закусывал чередом, разве что без тостов.

— Когда ты в последний раз нормально ел? — глядя на жадно поглощающего пищу Авдея, спросил Кирилл. — С мясом, с горячим супом?

— А между прочим вчера, — ответил Доломанов и залпом выпил стакан пива. — Нет, все-таки позавчера, — подумав, уточнил он.

— Или три дня назад, — ухмыльнулся Хлебосолов. — Верно?

— Не, точно позавчера, — уверенно произнес Авдей. — Ну давай, — он хватанул полстакана водки и задумчиво уставился на остатки селедки на тарелке.

— Ешь, ешь, я не голоден.

— Поделимся!

Отодвинув вилкой пару кусочков для Кирилла, Авдей отправил остальные в рот. Кирилл выпил водки и лениво зажевал ее колбасой.

— Одноклассника я встретил. Позавчера. Он и пригласил меня в кафе. С супчиком и с мясом, как ты изволил выразиться.

— Да?..

— Это его кафе, между прочим. Кстати, весьма приличное заведение. Я его несколько лет не видел, и вот случайно на улице встретил. И к счастью, я был при параде. — У Доломанова имелся довольно приличный костюм, пара сорочек и галстук, которые он надевал по особо торжественным случаям. — Я как раз в редакцию ходил…

— Успешно?

— Что? A-а… оставил там кое-что, обещали посмотреть…

— Вечная история.

— Неважно. Так вот, он мне много интересного порассказывал. Я еще подумал, что для твоего романа может пригодиться.

— А для твоего?

— Я же не пишу роман. Я же все больше по малым формам.

Несмотря на упадок издательского бизнеса, Авдей умудрялся постоянно публиковать свои статьи, рассказы, очерки, эссе. По большей части в периодике, разумеется. В "настоящем варианте" ему удалось издать два тонюсеньких поэтических сборника да небольшую тетрадку прозы, и то за свой счет, вернее, за счет спонсоров, а еще точнее за счет друзей, оплативших в складчину полиграфические услуги (в то время типографии еще не ввели грабительских тарифов). Также достославное имя Авдея Доломанова было представлено в двух коллективных сборниках и даже в одном толстом столичном журнале.

— Странные вы люди! — скривил рот в усмешке Хлебосолов.

— Кто — мы?

— Вы. Советчики. Один мне посоветовал в бордель устроиться, где для меня, якобы, просто кладезь материала. Другой какого-то ресторатора раскопал, история которого непременно ляжет в основу моего романа. При этом сам не собирается писать ни о чем подобном, а вот для меня — пожалуйста. Я только одного не пойму: на чем базируется ваша уверенность, что я собираюсь создавать чернушно-порнушную эпопею? Я что, сам об этом заявил?!

— Ты ждешь ответа или просто решил горло прочистить?

— Жду ответа.

— Какое время — такая и литература.

— Ну вот, наш гений заговорил штампами!

— Погоди, погоди! Плевать на штампы. Давай возьмем Россию. Девятнадцатый век — это одна литература, двадцатый — другая, ранний советский период — третья, довоенный — четвертая, военный и послевоенный — пятая и так далее. Спорить будешь?

— Пока послушаю тебя.

— Романтики, фронтовики, деревенщики, оттепельщики, диссиденты… Даже неформальщики, оппозиционеры — единым фронтом. Конечно, кто-то выбивался из общего ряда, но… Где они и кто они?

— Какое это имеет отношение ко мне? — пожал плечами Кирилл.

— Самое прямое. Имей терпение. Знаешь, сейчас “настоящие" писатели, то есть те, кто стал членом союза еще при советской власти и публиковал свои произведения под партийным надзором и цензурой, объявили непримиримую войну современной литературе. Все то, что они называют "чернухой", "порнухой" и "детективщиной", они вообще не признают за литературу! И это по меньшей мере архисмешно!

— Что здесь смешного?..

— Как же, как же. Помнишь, в начале двадцатого века был такой постулат: "Критиковать можно все, кроме Чехова и бульварной литературы, поскольку первый выше всякой критики, а вторая недостойна ее"?

— Такие вещи только ты у нас "помнишь". Ну и что дальше?

— Так вот, если "детективщина" не литература, что же вы так неистовствуете?! Никому ведь не приходит в голову, скажем, ополчиться на сборники анекдотов! И вот наши местные мэтры, многоуважаемые труженики пера и мысли, публикуют в газете манифест, в котором призывают власти запретить издавать художественные произведения без санкции, или как они выразились — рекомендации местных отделений союза писателей России. Как тебе это нравится?

— Новая форма цензуры.

— Это первое. Но цензура — ладно. Вроде бы как борьба за качество, за художественность. Хотя любому ясно, к чему это может привести. Но — пусть. А главное-то примитивно и… аж осадок на душе какой-то гаденький… Главное — устранить конкурентов и взять в свои руки функцию распределения. Нигде в мире нет союзов писателей в том виде как у нас. Везде национальные пен-клубы — это творческие сообщества, а у нас — производственный коллектив. С зарплатами, сладкими должностями, распределителями, домами отдыха, квотами на публикации, государственными дотациями, цензурой и большевистским курированием.

— Но теперь ведь этого нет.

— В том-то и дело, что вся эта армия писателей, большинство из которых никому не нужны, спят и видят, чтобы все это возродить. Нет, ты представляешь: девятнадцатый век, Россия. Союз писателей. Председатель — Лев Николаевич Толстой. Профорг — Достоевский, он путевки распределяет и решает, ехать Тургеневу в Италию или он недостаточно для этого талантлив и политически зрел. Пушкин дал Гоголю рекомендацию для вступления в Санкт-Петербургское отделение СП, но одной рекомендации мало, и никто больше не хочет рекомендовать опасного конкурента.