Мертвое ущелье - [8]

Ефрейтор ушел и теперь должен был возвратиться с минуты на минуту. Крюгер наблюдал за лесом, всматриваясь в каждый бугорок и овражек, в каждое дерево. Мощный морской бинокль позволял это.

С момента высадки Крюгер уже трижды выходил в эфир. После первого доклада об установке радиопоста — еще дважды. Один раз подтвердил готовность и доложил обстановку на запрос командования. Второй раз сам доложил и снова получил ответ: «Наблюдайте и ждите приказа». Он не знал задания десанта, не знал и масштабов операции. Высадить могли роту, батальон, даже дивизию. Его задачей было только одно: дать радиопеленг для кораблей или одного корабля,— сколько их, его уже не касалось. Но сделать это он должен был в любое нужное командованию время. Чтобы ночью, даже в ветреную погоду, транспорты с десантом вышли точно в назначенное место. Поэтому и принимал он все меры безопасности для существования и работы своей группы.

Он лежал не шевелясь и хмуро смотрел на бескрайнюю и глухую русскую тайгу. Он шел на эту войну с радостным ожиданием близкой неизбежной победы. Тогда, в сорок первом, все лето он писал в фатерлянд хвастливые письма о легких победах, которых, в общем-то, не было, но он их ожидал все время и каждый раз удивлялся: почему эти русские с таким упорством защищают каждый метр своей земли, даже если это незаселенная и дикая местность, как, например, эта глухая тайга. Отец, старый нацист, напутствовал своего Хельмута быть старательным и честным в службе фюреру, мать писала о домашних делах, напоминала о боге, который всегда с ним, с Хельмутом, потому что они молятся за него, чтобы он был здоров и получил богатые имения в завоеванной России.

С тех пор многое изменилось. Крюгер уже не думал о легких победах, в которые теперь не верил, и тем более об имениях. После поражения под Москвой, а особенно под Сталинградом, после трехдневного траура, объявленного в Германии по этому поводу, он все чаще вспоминал свою берлинскую квартиру, уютную и привычную. И предательская мысль, что он может уже не вернуться туда никогда, все чаще заползала в его душу ядовитой змеей. Он отгонял эту мысль и становился еще более молчалив и угрюм. Его длинная и тощая фигура, как. будто стала еще длинней. Он заметно похудел, на лбу появились ранние морщины, и от этого его вытянутое лицо сразу, как будто постарело, и что было для него совсем ужасным — его теперь не покидало чувство страха. В последнее время он уже ясно понимал это. Оно не мешало ему выполнять приказы, но постоянно тревожило его, расшатывая нервы, психику. Может быть, это чувство возникло потому, что он, совершенно безразличный к жизни и смерти других — недочеловеков, слишком много в последнее время видел смертей своих, офицеров, таких же, как и он, красивых и стройных, молодых, щеголявших в черной эффектной форме, которых провожали на эту войну с оркестром и цветами...

Ефрейтор бесшумно появился рядом — подполз. Крепкий, широкоплечий и широколицый, с мохнатыми, нависающими на глаза рыжими бровями, с массивным носом и неожиданно тонким голосом, он всегда преданно смотрел на начальство и всячески старался угодить штурмфюреру. Шепотом он доложил о результатах разведки местности. Все было спокойно. Даже следов ничьих, кроме звериных, он не обнаружил. Крюгер молча кивнул. Он был доволен и тем, что все спокойно вокруг, и тем, что солдат пробрался так, что даже он, Крюгер, опытный разведчик, не заметил его передвижения.

Они уже обжились здесь. Оборудовали блиндаж всем необходимым. Пищу разогревали на спиртовках, чтобы не было дыма и даже его запаха. Днем и ночью дежурили, наблюдая за местностью.

Прошлая ночь была лунной и холодной, и всю первую ее половину выли волки. Крюгер, хорошо вооруженный, не боялся их. Но их было много. Сначала выли одни, потом откликались другие,— он слышал две или три стаи. Они выли протяжно, громко и угрожающе, как полные хозяева этой тайги. Их вой заполнял весь лес, и казалось, он проникает не только в блиндаж, но даже за ворот кожаной куртки Крюгера. И опять ледяной озноб непроизвольно пробегал по его позвоночнику.

Во второй половине дня слабый ветер, который дул начиная с рассвета, усилился, стал порывистым, и через два часа загудело и забурлило море. С вершины холма было видно, как высокие валы накатывались на берег, с грохотом разбивались о камни и расшвыривали по береговым скалам снежно-белую пену. В этом тяжелом грохоте, все время нарастающем и раскатистом, Крюгер слышал неуемную мощь чужого моря, холодного, враждебного и незнакомого, несмотря на долгое его изучение по картам и документам.

Ему иногда хотелось уйти в блиндаж и заткнуть уши, чтобы не слышать этого грозного гула, этого откровенного вызова, который море бросало ему. Берег, мрачный и враждебный, лес, холмы, каждое дерево и даже волки — все будто ждало своего часа, чтобы обрушить на него, Крюгера, свою ненависть и дикую силу. Но он — солдат фюрера и нации, и он умел в минуты тревог напомнить себе об этом. Он подавлял в себе тревогу, продолжая наблюдать за окрестностью и вслушиваться в звуки моря, ветра и леса, пытаясь уловить что-то постороннее, опасное для него сиюминутной угрозой — плеск русского корабля или шорох шагов русского солдата.