Мертвое тело - [12]

У этой-то просвирни и поселился Калистов.

Раз как-то пришел я к Калистову поздно вечером. В сенях было темно. Вдруг слышу в чулане, в котором спала Анночка, какой-то шепот. Я остановился; слышу — просвирнин голос.

Шептанье это сильно подстрекнуло мое любопытство; я притаил дыханье и тихонько приложился ухом к щелке. Слышу, говорит просвирня:

— Нет, говорит, Анночка: воля твоя, а ты одними нарядами ничего не возьмешь.

— Много вы понимаете! — дерзко отвечала Анночка. — Уж знали бы свои пироги да лепешки, а то туда же, суетесь со своим суждением.

— Эх, Анночка, — зашептала опять просвирня, — материнский глаз лучше видит. Для тебя же я говорю все это; сама знаешь, в нашем быту одного щегольства мало, нужно знать хозяйство. Ведь тебе не по гостям ездить, а домом управлять. Священнику не щеголиха, а хозяйка нужна, которая умела бы сохранять его добро.

Я еще плотнее прислонился к щелке, но больше ничего не слыхал, потому что залаяла собака, и просвирня вышла из чулана.

Я вошел к Калистову; он уже собирался спать. Не знаю, почему-то разговор этот показался мне подозрительным; однако Калистову я не сказал об нем ни слова.

Немного погодя я опять как-то зашел к Калистову; смотрю, у него сидит просвирня, сидит и говорит:

— Да, Петр Гаврилыч, уж так бы была я вами благодарна, кабы вы мою Анночку грамоте выучили.

— Что же, это все ничего, можно, — говорит.

— Добрый вы человек, Петр Гаврилыч, — говорит просвирня, — недаром я вас словно родного сына полюбила. Так, значит, можно к вам Анночку присылать?

— Присылайте, ничего.

— Очень, говорит, вам благодарна. А я для вас, Петр Гаврилыч, всей душой. Конечно, я, говорит, женщина бедная, беззащитная, а ценить добро все-таки умею.

Я, разумеется, сижу да слушаю. Наконец кончилось тем, что Калистов согласился учить Анночку.

Вскоре просвирня ушла, и мы остались одни.

— А знаешь ли, что я тебе скажу, — проговорил я, обращаясь к Калистову, — я бы тебе посоветовал съезжать с квартиры.

— Это, говорит, почему?

— Да так и так, говорю, что-то тут дело-то подозрительно.

Да и рассказал ему подслушанный разговор.

А Калистов только расхохотался. «Вот, говорит, вздор какой выдумал».

Таким образом начались уроки. Анночка аккуратно каждый день приходила в комнату Калистова и просиживала у него часа по два, по три; а как только, бывало, станет уходить, так и начнет звать Калистова к себе, то на чай, то на пирог. Ну, разумеется, Калистов не отказывался, да оно и понятно, если хотите: человек совершенно один, занятия были только по утрам, а вечер не одному же сидеть. Кроме того, заманивало Калистова к просвирне и то, что был он там всегда первым гостем. Бывало, только покажется в комнату, как просвирня с дочкой не знали куда и посадить его, пойдет угощенье: чай, закуски разные… Что, бывало, Калистов скажет, то и свято. Трубки ли захочет покурить, сейчас ему набивают; ноги, бывало, протянет на стул, а просвирня стоит перед ним да просит разных советов: «Я, дескать, женщина беззащитная, глупая, а умников слушать надо!» Ну, Калистов и барствует; самолюбие удовлетворено, почет во всем, и все это втянуло его в общество просвирни. Как только воротится, бывало, с кондиции, так и к ней; у ней обедал, ужинал, чай пил, а немного погодя стал даже входить и в хозяйственные распоряжения, сделался в доме чем-то вроде хозяина, так что даже и нахлебники, жившие у просвирни, и те во всем ему подчинялись.

Так прошло с месяц.

Сижу я раз дома, читаю книгу; вдруг приходит Калистов.

— Ну, говорит, приятель, поздравь меня.

— Что такое?

— Скоро, говорит, место получу.

— Неужели?

— Да, говорит, скоро.

— Где же это?

— В селе Ивановском. Новая церковь выстроена, и только ждут владыку, чтоб освятить ее, а владыка-то болен.

— Почему же ты знаешь, что именно тебя посвятят туда? — спросил я.

— Как, говорит, почему: сейчас у секретаря был.

— Так это он сказал тебе?

— Он, и он же за мной на квартиру нарочного присылал. Не велел никуда отлучаться теперь. «Ждите, говорит, со дня на день!»

Я только посмотрел на Калистова, а сам внутренно подумал: неужели в самом деле секретарь посылал за ним. Удивительно показалось мне это, и удивительно потому, что никогда таких примеров не бывало. Однако я промолчал и спросил только о том, хорош ли приход?

Приход оказался отличным, — душ в тысячу, но что всего лучше, так это то, что старушка помещица была дружна с преосвященным, стало быть, у Калистова будет и протекция.

Калистов просидел у меня недолго, а вечером пошел я к нему. Входя в калитку, я встретил просвирню.

— Не к Петру ли Гаврилычу? — спросила она меня.

— Да, к нему, — говорю.

— Их, говорит, нет дома, куда-то вышли. Впрочем, они скоро вернутся, вы подождите их. Да не угодно ли ко мне покуда, у меня и самоварчик кстати кипит, чайку бы накушались.

Я зашел, Анночка сидела у окна.

— Нет, каков наш-ат! — проговорила просвирня, когда я уселся.

— А что?

— Как что? Сам секретарь сегодня присылал за ним. Приказал ждать места и никуда не отлучаться…

— Неужели это правда?

— Сама видела.

— А ведь я, признаться, думал, что он врет это.

— Какое же врет! Сама видела. Мы, знаете ли, сидим с Анночкой, а человек вдруг и входит. «Здесь, говорит, живет студент Калистов?» Да таким басом спросил, что я даже вздрогнула. «Здесь, говорю, батюшка». — «Так скажите, говорит, ему, чтоб сейчас к секретарю шел, очень, дескать, нужно».