Мертвая зона - [24]

– Во-первых, тебе не за что извиняться, – произнес Смит почти ласково. – Во-вторых, у тебя сейчас включена запись?

– Нет.

– Ну тогда расслабься, Слонопотам не автоматический.

– Э-э… – протянул Леха в полном замешательстве. – А-а…

– Как верно заметил наш многомудрый шеф, это всё объясняет. Строго конфиденциально и не для начальника группы, мой юный друг… Он еще не догадался, насколько – всё. И вряд ли догадается.

Смит задумался, буравя «юного друга» оценивающим взглядом.

Леха старался притвориться недотепой и чайником.

Не самая простая задача, когда ты на самом деле недотепа и чайник.

– Действительно непрофессионально, – сказал наконец Смит. – Ты не должен воспринимать смерть машины на поле боя, как гибель живого существа. Но это очень по-человечески и очень понятно. Видишь, я сам говорю «смерть»…

– Ага, – сказал Леха просто чтобы закрыть наконец рот.

– Ну и Слонопотам… Тоже очень по-человечески. Но теперь пора вспомнить, что мы – научная группа. Злой ученый и добрый ученый, если ты понимаешь, о чем я… А этот таинственный зверь может оказаться ключом к загадке варзоны. Значит, самое время перестать бояться и полюбить Йобу, ха-ха-ха.

– Я еще не настоящий зоолог, если ты понимаешь…. Но приложу все усилия, – пообещал Леха.

Он был разочарован. Ему показалось, будто суровый и язвительный «оружейник» сначала хотел поговорить о чем-то другом, намного более важном, но в последний момент сдержался. Не захотел откровенничать.

– Не могу гарантировать, что полюблю Йобу, как объект исследования, – честно признался Леха. – Кажется, этот злодей попал не только в Разрушителя, а еще и в мое слабое место.

На миг он замялся. В Институте не принято грузить коллег рассказами о своем прошлом. Считается, что это накладывает определенные моральные обязательства на того, кто слушает. Например, обязательство не воспользоваться тем, что узнал, тебе во вред. Конечно, можно легендировать потенциально опасные моменты, но врать о себе в Институте совсем не принято. Вот и работают годами бок о бок люди без биографии.

И все-таки, очень хотелось объясниться.

– Понимаешь, в прошлой жизни я продавал военную технику и угодил в небольшую заварушку вместе с одним… изделием. Как нарочно, изделие было очень харизматичное, и я привязался к нему. Оно пару раз спасло меня… Ну и просто мы наладили контакт. С тех пор я знаю, что чувствует пилот, когда его машина обречена на гибель, и ничем нельзя помочь.

– Убили твою машинку? – коротко спросил Смит, глядя в сторону.

– Моя, слава богу, уцелела, пусть и чудом. Эта – нет, и мне за нее почему-то очень больно.

Смит, по-прежнему отвернувшись, кивнул.

Он делал вид, что смотрит, как Пасечник на другой стороне перекрестка агитирует Майка и Гейба, размахивая руками и едва не подпрыгивая от бешенства, а те делают вид, будто им одно удовольствие смотреть на потного и взъерошенного «босса», и доводят они белого дурака до белого каления не за деньги, а просто из любви к искусству.

«Все мы здесь делаем вид, притворяемся и играем роли за деньги Института Шрёдингера, – подумал Леха. – Какой идиотизм. А вот попали бы в меня тогда, в сорок девятом, из танковой пушки… Ведь погиб бы честным парнем! Испортился я в Институте и сам не заметил, как испортился…»

– Если бы в меня тогда попали из танковой пушки… – Леха облизнул пересохшие губы.

– Было бы очень похоже на то, что ты увидел сегодня, – закончил за него Смит.

– Точно. Вот, я проговорил свою проблему и наконец-то понял ее. Спасибо, что помог, Джон. Теперь мне надо отстроиться от всего этого. Силой воли – абстрагироваться. Иначе просто невозможно работать. Но какая еще сила воли, когда так голову печет.

– Не стоит благодарности. Вечером примешь успокоительного и все наладится. И завтра будет совсем по-другому.

– Думал уже. По-моему, это плохая идея, когда тридцать четыре по Цельсию в тени, а завтра еще больше. Сорок градусов снаружи и сорок градусов в желудке, – я успею выговорить только одно простое русское слово. «Ну, йоба!» скажу – и упаду…

Леха хмыкнул, потом усмехнулся, впервые сегодня – искренне, от души.

– Переведи? – заинтересовался Смит.

Даже голову повернул.

– Ну… – Леха замялся. – «Йоба», или очень похоже, это такой универсальный русский возглас удивления, восхищения, недоумения… В приличном обществе не употребляется.

– А-а… – протянул Смит и так задумался, что аж глаза прикрыл.

Леха тоже задумался, но все мысли были про жару и «как мне тут надоело, а я ведь еще даже проголодаться не успел».

А сейчас припрется обалдуй Пасечник, и эти двое опять начнут друг друга поддевать и между делом перетягивать младшего члена группы на свою сторону – и как прикажете с ними сработаться, когда они не проявляют ни малейшего желания сработаться между собой?

И приперся обалдуй Пасечник. Еще более потный и взъерошенный, чем раньше.

Смит вопросительно посмотрел на него.

– Дикари, – объяснил Пасечник.

– Всего-то?

– И расисты.

– Кто бы мог подумать!

– Суеверные дикари и махровые расисты. Пойдемте.

Пасечник зашагал по раскаленной улице, отдуваясь и мотая головой, как загнанная лошадь. Потом достал салфетки и принялся тереть ими шею. Использованные бумажки он комкал и швырял в разные стороны, бормоча: «Вы дикари, а я буду мусорить! Вот вам!»