Мертвая Мейбл - [5]

Перед ним была широкая улица, нереальная, как кадр из какого-нибудь фильма. Уильям помедлил в нерешительности, выйдя на середину, потом повернул налево. Позади него из распахнутых дверей кинотеатра, словно шум прибоя, несся гул толпы, глухой скрежет. Оркестр исполнял гимн. Насладившись Мейбл, они расползались по домам. Но где же теперь она, уже неинтересная и ненужная им, – где же она?

От угла Хай-стрит Уильяму нужно было свернуть в переулок. По сточным желобам с громким шумом бежала вода. Вокруг была густая, как чернила, тьма, и только тусклый свет редких фонарей выхватывал из темноты мокрые стены. Он остановился и оглянулся. Изумрудная надпись «Мейбл» вспыхнула над белым фасадом и тут же погасла; темнота поглотила и щит с надписью, и само здание. Итак, все кончено. Через месяц, другой, когда притупится ужас и слава ее померкнет, о ее фильмах будут вспоминать лишь изредка, а потом и вовсе забудут. Он слышал, что из старой кинопленки изготовляют лакированную кожу. Значит, Мейбл станет туфлями, дамской сумочкой, обовьется пояском вокруг чьей-то талии. Но облезет лак, и что останется?

– Ты здесь, рядом, – прошептал он, протягивая в темноту руку. – Уверена, что я об этом знаю, гордое создание! Стоишь и смотришь на меня. Ты видишь меня?… Ты более реальна, чем я…

Шагая вслепую, он едва не задел влюбленную парочку, прижавшуюся у стены. Чересчур страстное объятие выдало их шуршанием макинтоша. Любовь! Все его взвинченное существо содрогнулось от отвращения. На какое-то мгновение, потрясенный этим нетерпеливым порывом страсти, он потерял ее. Мейбл. Где же ты, Мейбл?… А, ты здесь…

Живая, она была рядом с ним, не позволяя ни на минуту забыть о ней, терзая реальностью своего существования. Уильям опять остановился, чей-то велосипед с зажженной фарой стоял у изгороди дома. Слабый желтый свет пробивался сквозь дождь. На клумбе мокли под дождем похожие на призраки, полинявшие хризантемы, их лепестки поникли от сырости. Вдруг он увидел, как один цветок отделился от остальных, поплыл в воздухе, промелькнул в свете фонаря и исчез. Он услышал, как цветок шлепнулся на землю. Что это, почему, ведь все цветы стоят прямо, недвижно, подняв головки? Кто же?…

Нет, только не это! Ему стало страшно.

– Сжалься надо мной, я не вынесу этого. Я слишком люблю тебя, Мейбл! Не надо!

Он поднял голову и посмотрел вокруг. Она была рядом слева, справа, всюду.

Дома Уильям в каком-то странном ожидании взволнованно ходил по комнате, глаза его машинально скользили по книгам и картинам. Часы пробили двенадцать, наступил новый день. Утром он снова должен быть в банке, и повседневность вступит в свои права. Теперь он мог забыться недолгим сном а затем снова начнется жизнь. Отвлеченная категория и повседневная суета. Он жил, был заточен в оболочку тела, подчинен потребностям плоти, как цепями, прикован к ним. В газовом свете эта повседневность выглядела довольно мерзко. Жирные пятна на скатерти, грязный ободок пота на подкладке шляпы. Так вот какой след оставляет человек в мире вещей. А что оставляет он в другом, нематериальном мире? Ничего. И даже сама мысль предстала перед ним беспомощной, зыбкой, более уязвимой, чем мозг в броне черепа. Жить не было сил.

А чувствовать? Что он мог чувствовать теперь, после смерти Мейбл, когда жизнь потеряла всякий смысл? Но, быть может, смерть не даст ему бесследно исчезнуть, пока призывно сияет Мейбл?

В правом верхнем ящике его письменного стола не было того, что требуется в подобных случаях: орудия для единственно достойного поступка, который он должен был совершить ради нее. Уильям резким движением выдвинул ящик, в безотчетном желании сыграть сцену, которую он видел тысячу раз, находясь во власти колдовства Мейбл, и которая казалась ему восхитительной, – ведь он не понимал, какое жалкое зрелище представляет собой. Рука уверенно скользнула в глубь ящика, пистолет у виска, легкая струйка дыма – экран погас.

Ему было отказано в этом. Под пристальным, чуть насмешливым взглядом треугольных глаз он склонился над ящиком, рассматривая сваленные там в беспорядке записные книжки, огрызок карандаша, обгоревшие спички, набросок сонета, старый помятый галстук – весь этот хлам.