Мертвая голова - [36]

– Так извольте взять требуемые вами три червонца, сударь.

И меняла со всей важностью, которую считал необходимой в своем деле, выложил перед Гофманом в ряд три червонца.

– О! Благодарю вас, сударь! Тысячу раз благодарю! – воскликнул наш поэт и, схватив три золотых, исчез.

Меняла снова принялся за чтение, уложив прежде медальон в дальний угол своего ящика. Этому человеку уж точно не пришла бы в голову мысль рискнуть своим золотом ради золота из номера сто тринадцать.

Игрок бывает близок к святотатству. Вот и Гофман, бросая свой первый червонец на двадцать шестой номер, потому что он решился рисковать ими только по отдельности, поочередно, произнес имя Антонии.

Пока шарик был в пути, Гофман был спокоен: что-то говорило ему, что он выиграет. Вышел номер двадцать шестой. Торжествующий юноша собрал тридцать шесть червонцев. Первым делом он отложил три из них в боковой карман жилета, чтобы иметь возможность выкупить медальон своей невесты, имени которой он был обязан своим выигрышем.

Он оставил тридцать три червонца на том же номере, и этот же номер выпал опять. Это означало выигрыш тридцать три раза по тридцать шесть червонцев, то есть тысячу сто восемьдесят восемь золотых, что превышало двадцать пять тысяч франков. Тогда Гофман погрузил руки в этот подлинный Пактоль и, сгребая его, горстями начал бросать без расчета, наудачу.

По окончании каждой ставки груда выигранных монет росла подобно горе, выступающей из воды. Карманы его сюртука, жилета, шляпа, стол перед ним – одним словом, все было заполнено золотом. А оно все текло к нему из рук крупье, подобно крови, выходящей из широкой раны. Он стал Юпитером всех присутствующих Данай и казначеем всех несчастных игроков.

Конечно, он потерял, может быть, в том числе тысяч двадцать франков. Наконец, собрав все золото, находившееся перед ним, и решив, что ему довольно, Гофман покинул игорный дом, а с ним и потрясенных завистливых игроков, и направился к дому Арсены.

Был час ночи, но какое ему было до того дело! С такими деньгами ему казалось возможным прийти к женщине в любое время суток и быть желанным гостем. Он хотел войти к Арсене, высыпать перед ней все свое золото, до последней монеты, и сказать: «Полюбите меня теперь!» Потом, на другой же день, уехать и избавиться даже от воспоминаний об этом лихорадочном и тягостном сне.

Он постучал в ворота дома Apceны, как хозяин, вернувшийся домой. Ворота отворились. Гофман кинулся к крыльцу.

– Кто там? – раздался голос привратника.

Гофман не ответил.

– Куда вы идете, гражданин? – повторил тот же голос.

Тень, похожая на все ночные тени, вышла из каморки дворника и двинулась вслед за Гофманом.

– Я иду к мадемуазель Арсене, – ответил Гофман, бросая дворнику три или четыре червонца, за которые час назад отдал бы свою душу.

Эти объяснения вполне удовлетворили слугу.

– Мадемуазель Арсены здесь нет, сударь, – сообщил он, рассудив очень справедливо, что такого щедрого господина следовало называть сударем, а не гражданином.

– Как! – вскрикнул Гофман. – Арсены здесь нет?

– Так точно, сударь.

– Вы хотите сказать, что она сегодня еще не возвращалась?

– Я говорю, что она больше не вернется.

– Где же она?

– Не могу сказать.

– Боже мой! Боже мой! – прошептал Гофман, схватившись руками за голову, будто пытаясь сохранить трезвость рассудка.

Все случившееся с ним с некоторых пор было так странно, что он уже не единожды говорил себе: «Я близок к сумасшествию!»

– Вы, стало быть, не знаете новости? – поинтересовался дворник.

– Какой новости?

– Господина Дантона арестовали.

– Когда?

– Вчера. Господин Робеспьер сделал это. Какой великий человек – гражданин Робеспьер!

– Так что ж?

– То, что мадемуазель Арсене пришлось бежать, потому что, будучи любовницей Дантона, она могла быть замешана в этом деле.

– Это правда. Но куда же она бежала?

– Куда бегут, когда боятся, чтобы голова не скатилась с плеч.

– Благодарю вас, мой друг, благодарю, – сказал Гофман.

И он исчез, оставив еще несколько золотых в руке дворника.

Оказавшись на улице, Гофман спрашивал себя, куда теперь пойдет и на что потратит свое золото, потому что мысль отыскать Арсену даже не пришла ему в голову, равно как и мысль возвратиться домой, чтобы немного успокоиться. Поэтому он пошел прямо, стуча по мостовой сапогами и грезя наяву.

Ночь была холодная, обнаженные деревья дрожали под порывами ветра, как больной, который в горячке оставил свою постель и теперь трясется от озноба. Снег хлестал по лицам запоздавших путников, и время от времени на темном фоне кое-где мелькали освещенные окна домов, сливавшихся с мрачной синевой неба. Холодный воздух и быстрый шаг, однако, сослужили одинокому прохожему хорошую службу. Его душа мало-помалу успокаивалась и лихорадка понемногу утихала. В комнате он точно задохнулся бы, к тому же, двигаясь вперед, он, быть может, встретит Арсену. Кто знает? Вдруг, спасаясь, она выбрала ту же дорогу, что и он?

Таким образом, он прошел пустынный бульвар, пересек Королевскую площадь. Здесь он остановился, поднял голову и заметил, что идет прямо к площади Революции, куда поклялся никогда не возвращаться. Как ни мрачно было небо, но силуэт еще более мрачный выделялся на его темном фоне: это был силуэт роковой машины, отдыхавшей в ожидании своей ежедневной пищи, окровавленные уста которой запекались под дуновением ветра.