Мерлин. Моргана. Артур - [91]

— Моргана, — сказал он, — отчего же не вернулась ты вместе со своими подданными в Кардуэл? Конечно, не из страха перед законом, по которому ты должна быть немедля предана смерти, если оставишь землю своего изгнания, ибо ты презираешь все законы человеческие и боишься только закона времени. А ведь тебе удалось надолго победить время, потому что все очевидцы утверждают, что возраст не затронул твою красоту. Но быть может, ты сама заметила на теле своем первый знак поражения и не хочешь иметь никаких очевидцев его. Время обладает терпением неизбежного победителя. Порой оно даже способно проявить милосердие, заживляя рубцы души и тела с нежностью хищника, который заботливо вылизывает жертву, прежде чем пожрать ее. Ко мне было оно немилосердным, ибо зияющая рана отсутствия твоего не только не зарубцевалась, но воспалилась и распухла так, что заполнила меня целиком. Лишь ты одна можешь исцелить меня в Авалоне, а сам я могу стать твоим союзником в этой последней и проигранной битве с временем. Если же ты не хочешь, чтобы я был очевидцем его ударов, оставляющих следы на твоей плоти, ослепи меня — но позволь наслаждаться голосом твоим и телом, которое я буду любить не меньше и даже больше в годину его поражения, чем в годину торжества. Однако я знаю, что жестоким условием твоего гостеприимства поставила ты гибель Стола, что означало бы гибель моей души, для которой забота станет ненужной, а радость невозможной. О, мертвая для другого душа, ибо отринула его мир, но все еще живая для себя, ибо способна страдать, любить и ненавидеть в пустоте, отчего желаешь ты продлить существование свое, которое неизбежно завершится долгой агонией одряхления и одиночества? Если верна мысль твоя, что жизнь может быть без души, но нет души без жизни и потому тело наше — единственное наше достояние, тогда мне дан ответ, хотя я продолжаю колебаться и не смею покончить с ним сам, разрываясь между мукой бытия и ужасом небытия. Терзания от любви — в сознании любви, которое навеки исчезнет в жуткой бездне, где нет боли. И я не знаю, что предпочесть: эту рожденную прекрасной идеей и памятью пытку, которую время делает нестерпимой, или же эту бездну небытия, где разом пропадают и пытка, и прекрасная идея, и память, и даже время — губительное для всех время находит там свою погибель. И ничего больше, и все обращается в ничто, если только отсутствие всего может быть чем-то. Однако я не хочу покупать исцеление ценой забвения, потому что это означает забыть и тебя — так дорого платить я не могу. В самой смерти лишь одно представляет для меня интерес: что станется с твоим божественным образом, живущим в моей душе? Если он умрет вместе со мной, я хочу жить. Если нет, мне все равно, что станет со мной. Ибо небытие будет побеждено и все сохранится навечно, если в разрушенной материи, мертвой плоти, обреченной сгнить и исчезнуть, останется абсолютная сущность Артура — любовь его к Моргане. Если же сущностью обладает только тело, если бытие означает жизнь и ничего более, тогда я понимаю, почему ты выбрала жизнь — пусть даже в отчаянии, ибо жизнь отмеряется временем.

В начале 523 года каледонцам из Горры, самым могучим и самым коварным врагам Логриса, которые после договора, заключенного между Утером и Леодеганом, никогда не осмеливались нападать в одиночку, удалось поднять против империи все племена, населявшие Каледонию, за исключением Оркании. В союз помимо начавшей дело Горры вошли пикты с западного побережья и скотты из Далриады — всегда враждовавшие между собой, но примирившиеся по такому случаю, — а также пикты из Горных Земель на северо-востоке, где сторонники войны одержали верх над бывшими вождями, с которыми Артур заключил мир двадцать три года тому назад. Союзное войско насчитывало сорок тысяч человек: никогда Каледония не имела такого мощного войска, которому противостояла северная армия из тринадцати тысяч бригантов, охранявших границу у стены Адриана, как некогда римские легионы. В течение двух лет бриганты пристально следили за волнениями в Горре и уведомляли о них Артура, отчего тот и не рискнул послать королевскую кавалерию в захваченную Клаудасом Арморику. Как только каледонцы начали собирать войска, бриганты отправили вестников в Кардуэл, поскольку опасались, что враги обойдут их с тыла. Артур тут же доверил управление Логрисом Ивейну, который склонился перед волей короля, невзирая на свое желание участвовать в походе. Одновременно Артур, использовав войну как предлог, распорядился публично огласить уже давно принятое им решение. В случае своей гибели в бою он назначил Ивейна преемником на троне Логриса и во главе Круглого Стола, сделав, таким образом, своим официальным наследником племянника не по крови, а по свойству. Выбор этот был всеми единодушно одобрен, ибо Ивейн сочетал в себе лучшие качества всех пэров — военный и политический гений, широту взгляда, властность и доблесть Артура, решимость и неподкупную честность Мордреда, великодушие Гавейна, практичность Кэя — и в силу этого был наиболее полным воплощением мудрости Мерлина. Только он один — если не считать Артура — пользовался любовью всех пэров Стола, а популярностью в империи его превосходили лишь двое — король и Мордред.