Мерлин. Моргана. Артур - [89]

У Гавейна и Мордреда оставалось шесть тысяч пехотинцев королевской армии, четыре тысячи пехотинцев и всего лишь тысяча всадников из Арморики. Ланселот привел из Беноика две тысячи всадников, столько же прислал Лионель из страны гонов. Армия встала на зимние квартиры у южной границы Беноика, в непосредственной близости от Пустынной Земли, где Клаудас лихорадочно собирал последние силы, включая в разгромленное войско даже подростков и стариков, не имевших никакого опыта, силой уведенных из родных домов и находившихся под постоянным присмотром его самых свирепых приверженцев. Но ему все равно удалось набрать только шестнадцать тысяч воинов, из которых лишь десять тысяч представляли реальную силу.

Весной 522 года бритты и бретонцы под командованием Мордреда, Гавейна, Ланселота и Богорта, переправившись через разделявшую два королевства реку, заняли всю Пустынную Землю. И произошла третья битва, где все сторонники Клаудаса погибли, а самого короля, пытавшегося бежать, настиг и убил Ланселот. Богорт же завоевал признательность шести тысяч собранных насильно и очень быстро побросавших оружие воинов, которых распустил по домам, не желая даже на час удерживать их в плену. Таким милосердным поступком начал он свое правление в Пустынной Земле, и вскоре новые подданные прониклись к нему любовью как за его доброту, так и за лишенное всякой кичливости великодушие: мягкостью своей он добился от них большей преданности, чем бывший их владыка — страхом.

Арморика, куда вошла теперь и Пустынная Земля, устами трех своих государей торжественно признала покровительство Логриса над собой, сделавшись вновь частью империи Артура, которая достигла невиданных прежде размеров и могущества. А Ланселот, Лионель и Богорт при поручительстве Гавейна, Мордреда и Ивейна стали пэрами Круглого Стола.

Ланселот, стоя перед сидящей на ложе Гвиневерой, смотрел на нее взглядом, полным обожания и тревоги. Она была на двадцать лет старше его, но время, пощадив ее обольстительные лицо и тело, придало ей, напротив, королевское величие осанки и нежную томность зрелой женщины — два противоположных свойства, из которых первое взывало к почтительной сдержанности, тогда как второе возбуждало чувственность, и обуздываемое таким образом желание лишь усиливалось благодаря препятствию.

В ту ночь, когда Ланселот был возведен в достоинство пэра Круглого Стола, Гвиневера послала за ним самую близкую и самую верную служанку, поверенную ее тайн, вестницу и одновременно домоправительницу, которой вменялось в обязанность отбирать красивых рабов для участия в любовных оргиях.

— Итак, — сказала она, — ты Ланселот, о котором только и говорят в Кардуэле. Ты — сын Бана, воспитанник Вивианы и Мерлина, король Беноика, завоеватель Арморики, победитель Клаудаса, один из виднейших пэров Круглого Стола Камелота с момента своего избрания, любимец короля наряду с Гавейном и Мордредом, мудрый и сильный воин, прекрасный телом и лицом…

Дав ему знак сесть рядом, она продолжала:

— Я хочу получше узнать тебя. Расскажи мне, какой была твоя жизнь до сего дня.

Ланселот поведал ей о своем рождении, о бегстве из Треба и битве при Авалоне, которую ему по его просьбе тысячу раз во всех деталях описывала Вивиана, о днях, проведенных в Долине Откуда Нет Возврата, о замке Владычицы Озера, о войне. Одновременно, под устремленным на него взглядом голубых глаз Гвиневеры и под влиянием дурманящего запаха ее тела — настолько близкого, что ощущалось исходившее от него тепло, он чувствовал, как нарастает и крепнет возникшее уже при их первой встрече восхитительное смятение, где переплелись еще не вполне осознанное желание и страх, который ему довелось испытать впервые в жизни. Когда он умолк, она произнесла с улыбкой:

— Я хочу одарить тебя привязанностью не только королевы, ибо это мой долг, но и второй приемной матери, ибо это для меня удовольствие. Тем самым я заменю тебе Вивиану, которая теперь далеко, потому что я полюбила тебя, как только увидела, и стала любить еще сильнее, когда выслушала.

Она вытянулась на ложе и привлекла к себе Ланселота, с чисто материнской нежностью растрепав ему волосы. Он ответил на этот любовный жест — сначала робко, положив руку на ее платье, затем с растущей уверенностью и более неуклюже, отчего ткань сдвинулась, и он прикоснулся к обнаженной коже. Нисколько не пытаясь удержать его, Гвиневера продолжила свою ласку, двусмысленность которой подстрекнула смутное влечение Ланселота, и он стал уже не только оглаживать, но и целовать ее. Она сделала вид, что не заметила перехода от нежности к сладострастию, словно бы прощая некоторую вольность шаловливому сыну, и это сочетание материнской снисходительности с покорностью возлюбленной разожгло кощунственную и упоительную похоть Ланселота до такой степени, что он овладел ею и познал наслаждение, от которого едва не лишился чувств. Затем его охватили стыд и страх. Но Гвиневера, теперь уже не таясь, рассчитанными движениями вновь пробудила в нем желание и всю ночь обучала его утехам любви, получая столь же великое удовольствие, какое давала ему.