Мерлин. Моргана. Артур - [63]

— Душа человека везде и нигде. Она использует порожденную рассудком мысль, произнесенное ртом слово, возникший в сердце порыв, чтобы рассказать о себе другому — другим душам, который точно так же отвечают ей. Но не зависит она от использованных ею средств.

— Но сами эти средства не могут быть независимыми от нее, поэтому они свидетельствуют о ней, верно?

— Да.

— Что ж, посмотрим.

И Моргана обратилась к стражам:

— Привяжите его к столу для вскрытия, и пусть голова будет так же неподвижна, как все тело. Затем уходите.

Они направились в медицинскую залу. Воины, исполнив ее распоряжение, удалились. К этому времени Моргана подготовила острый стилет, сверло, пилу, ножницы и деревянный молоток. Потом она дала священнику наркотический отвар из белого мака, который ей привозили с далекого Востока через Константинополь: она использовала его, чтобы облегчить страдания своих больных или раненых подданных, а также в ходе опытов по вивисекции, когда не требовалось изучать болевые ощущения, ибо бессмысленная жестокость ей всегда претила. Вскоре священник заснул. Моргана надрезала в нескольких местах кожу под волосами и с величайшей осторожностью произвела трепанацию, обнажив отдельные участки мозга так, чтобы не задеть его. Затем она подождала, когда священник выйдет из сонного оцепенения. Очнувшись, он сказал, что ему больно и становится все больнее. Боль действительно нарастала по мере пробуждения его органов чувств. Он сказал также, что готов страдать во имя Бога и ради искупления грехов Морганы. Когда ей показалось, что сознание священника полностью прояснилось, она взяла металлический стержень с закругленным и отполированным до блеска концом, которым стала надавливать на отдельные точки мозга. Результат ошеломил и в некоторой степени устрашил ее. Поведение священника разительно менялось в зависимости от избранной точки и силы надавливания. За приступами безумного гнева следовала вспышка бурной радости, неистовое отчаяние превращалось в похотливое возбуждение — и все это выражалось криками, безудержным потоком слов, непристойной бранью в адрес Морганы и обличениями Бога, кощунственными проклятиями, яростным желанием властвовать, повелевать и убивать без разбора. И Моргане казалось, что перед ней внезапно разверзлась адская бездна угнетенного рассудка — еще более страшная, мерзкая и безбожная потому, что скрывалась под личиной кротости, целомудрия и веры, усвоенными насильно, противно законам разума и природы. Она подозревала, что материю никогда нельзя полностью подавить и можно лишь усыпить ее — и чем дольше длится сон под воздействием наркотических средств разума, тем яростнее и разрушительнее оказывается пробуждение. И еще видела она перед собой то, о чем всегда догадывалась и чего больше всего боялась: именно материя порождала рассудок и тем самым держала его в заложниках, поскольку независимость мысли была нерасторжимо связана с состоянием плоти, а жизнь разума ограничена продолжительностью существования тела. И тогда она прекратила опыт, а священник, сознавая, как вел себя и что говорил, разрыдался от отчаяния.

— Убей меня, — сказал он. — Молю тебя, сжалься надо мной и убей меня. Лучше бы я не появлялся на свет.

Так велико было это отчаяние, что Моргана растрогалась и решила помочь ему посредством той самой лживой риторики, на которой зиждился смысл его существования.

— Ты ничего не понимаешь, бедный священник, — сказала она. — Я управляла тем, что тебе принадлежит, но это не был ты. Ты принадлежишь не себе, а Богу. И с этим ничего не могу поделать даже я, Моргана.

Он пристально смотрел на нее, потом шепнул только одно слово:

— Спасибо.

Она вонзила стилет в мозг и стала разглядывать мертвеца.

— Внутренний орган, выдумавший абсолют. Каким вскрытием объяснить такое? Механика, создающая идеал, хотя она самодостаточна. Рождающая чудовище! Постичь вечность и затем умереть… Извращение! Извращение!

И она рухнула к подножию стола, содрогаясь в мятежном негодовании, преисполненном глубокой печали.

В 500 году Клаудас разгромил Богорта Гонского и остатки его войска на крайнем западе Арморики. Тогда Вивиана, которая уже приютила и усыновила Ланселота, отпрыска Бана, приняла также сыновей Богорта: старшего, Лионеля, и Богорта, названного в честь отца, ибо он родился в тот самый день, когда король дал свое последнее сражение, в котором ему суждено было погибнуть. Клаудас сделался властелином трех королевств — Пустынной Земли, Беноика и страны гонов, за исключением двух свободных анклавов, которые вклинивались в отныне принадлежащие ему земли и воды: Дольний лес, где находились убежище Мерлина и Озерный замок Вивианы, все так же внушавший священный трепет даже завоевателям, и Авалон — вдвойне огражденный, ибо к прежнему суеверному страху добавился ужас, внушаемый его повелительницей.

Двадцать лет спустя Вивиана привезла трех законных наследников, достигших возраста вступления на престол, в Кардуэл, ко двору короля Артура. И тот дал им армию, командовать которой поручил Мордреду. Вторая война с Клаудасом длилась два года. Мордред и Ланселот совершили в ней столько славных подвигов, что воины стали сравнивать их с самим Артуром и наделили их частицей того благоговения, которое испытывали к королю. Клаудас потерял все завоеванные им земли, свою собственную страну, а в конце концов и жизнь. Ланселот стал королем Беноика, Лионель — королем Гонским, а Богорт — королем Пустынной Земли. Три юных государя были приняты в Камелоте и под покровительством Мордреда стали пэрами Круглого Стола. Но Ланселот разрывался между преданностью королю и страстью к королеве Гвиневере, которая была на двадцать лет старше своего возлюбленного и полностью поработила его как своим благородством, так сладостно-извращенной чувственностью зрелой женщины. Гвиневера же получала двойное наслаждение: радость физической близости и моральной победы над Артуром, в чьей душе и сердце, принадлежащих Моргане, она занимала лишь второе место и не могла ему этого простить — не столько из-за оскорбленного чувства, сколько из-за поруганного самолюбия, ибо ее способность любить была невелика.