Мерлин - [9]

Он указал мне место подле пня, и я опустился на землю.

Блез медленно кивнул, нахмурился, вспоминая и печально кривя рот.

— Не счесть, сколько раз я заставал их так. Ах, — вздохнул он, — кажется, это было так давно.

— И здесь у отца впервые было видение?

— Да, я хорошо помню тот день. Верховным друидом был тогда Кормах, и он пришел в Каердиви. Он знал, что умирает, и сказал нам об этом. Помню, как я тогда опешил. Да, Кормах был человек прямой. Он сказал, что умирает и хочет еще раз увидеть маленького Талиесина, прежде чем отойти к Древним. — Блез улыбнулся и провел рукой по длинным черным волосам. — Он прогнал меня варить капусту.

Блез замолк. Я сидел, обхватив руками колени, вслушиваясь в те же лесные шумы, что тогда отец: крики скворцов, зябликов и соек, шуршание прошлогодней травы и шепот листьев, скрип качающихся ветвей.

— Когда они вернулись, я возился с котелком, — заговорил наконец Блез. — Талиесин был притихший, шел, как во сне. Да и говорил странно — как будто, произнося слова, он заново творит звуки. Помню, со мной было так же, когда я первый раз вкусил Семена Мудрости. Но в этом, как и во всем другом, Талиесин превзошел нас всех.

Хафган испугался, решив, что Талиесин мертв, потому что тот лежал без движения. Кормах корил себя за то, что слишком много требовал от ребенка. — Он осекся и как-то странно взглянул на меня.

— Чего же он хотел от Талиесина? — спросил я, заранее зная ответ.

— Чтобы тот прошел по тропкам Иного Мира.

— То есть заглянул в будущее?

И вновь тот же оценивающий взгляд, затем медленный кивок.

— Они думали, он сможет увидеть нечто, скрытое от них.

— Он искал меня.

На этот раз Блез не отвел взгляда.

— Да, Мирддин Бах. Мы все тебя искали.

И вновь нас обступила лесная тишь. Мы сидели, молча глядя друг на друга. Блез ждал указаний для того, что собирался сделать, и я его не торопил — пусть будет, как он решит. Не знаю, сколько мы просидели, но наконец он сунул руку в суму на поясе и вытащил три обжаренных орешка.

— Вот они, Мирддин, если хочешь.

Я взглянул на орехи и уже собирался протянуть руку, но что-то меня, остановило. Это была мысль: «Погоди, время видений еще не пришло».

— Спасибо, Блез, — сказал я. — Знаю, ты не предложил бы их мне, если б считал, что я не готов. Однако это не для меня.

Он кивнул и спрятал орешки в суму.

— Только не из любопытства, — сказал он. — Без сомнения, ты рассудил мудро. Хвалю. — Он встал. — Вернемся в каер?

В ту ночь мы спали в разрушенном каере. Перед самым рассветом пошел дождь, мягко застучали капли — слезы с низкого, скорбного неба. Мы оседлали коней и двинулись вверх по реке Диви к священной роще на Гарт Греггин, где собирались на несколько дней оставить Хафгана с братьями-друидами.

По дороге мы проехали лососевую заводь Гвиддно, вернее, то, что от нее осталось, поскольку сети давным-давно унесло течением. Впрочем, несколько черных шестов еще торчали из воды. Мы помедлили, глядя на место, где в некотором смысле для всех нас началась жизнь.

Все молчали, почти как в священном храме: из этой заводи вытащили завернутого в тюлений мех младенца Талиесина. Здесь было мелко, и мы переехали реку вброд. Пока пони ступал по воде, я не мог не думать о далеком дне, когда ничего не ведавший Эльфин, мечтая о лососях и везенье, вместо рыбы выудил из воды дитя.

Мы переехали Диви и двинулись через холмы в более древний, более дикий край.

Глава четвертая

В священной роще мы простояли лагерем два дня, на третий пришли друиды. Я воображал, что они просто возникнут, как во время оно существа из Иного Мира, хотя прекрасно понимал, что такого не может быть. Дружинники ждали в ложбине неподалеку и были рады-радехоньки, что не надо взбираться на холм: как большинство людей, они сторонились друидских сборищ.

Занятно. Держать при дворе барда — почетно, король, у которого есть свой певец, внушает соседям зависть. Искусство игры на арфе ценится выше воинского и кузнечного; праздник — не праздник без песни друида, а зимы — томительны и нескончаемы без барда, который скрасил бы их сказками.

Однако стоит трем друидам собраться в роще, как люди начинают перешептываться и складывать пальцы от зла — будто бард, который украшает собой веселье, помогает скоротать суровую зиму и возводит на трон избранного короля, сойдясь с братьями, становится кем-то страшным.

Однако, как я сказал, людские сердца помнят то, что давно позабыл разум. Немудрено, что они трепещут при виде друидов в роще, вспоминая обагренный в крови золотой серп — жертвоприношение Цернунну, Владыке Леса или Матери-богине. Страх, скажу я вам, помнится долго, даже если бояться уже нечего.

Утром третьего дня Хафган, поев, встал, поглядел на священную рощу и обратился к Харите со словами:

— Госпожа, идемте со мной.

Я вытаращил глаза. В другое время Блез, вероятно, усомнился бы в разумности такого приглашения, но было понятно, что сегодня — особенный день. Он смолчал, и мы четверо начали подъем по крутому склону.

То была старинная дубрава, в которой изредка встречались ясень, каштан, остролист. Каштаны и дубы явно превосходили возрастом остальные деревья — к приходу римлян они уже были кряжистыми, крепко стоящими молодцами. Говорят, их насадил Матонви, первый бард на Острове Могущественного.